всякую…
– И косметику?
– Чего это? Духи, помады? И это бывало. Мне вот дед твой как-то на именины серьги подарил… красивые… дорогие. Сколько заплатил – ужас… я потом ворчала, а он довольный…
– А где серьги? Почему ты их не носишь, а, баб?
– Лежат в шкатулке вон, тебе в «приданое»… перед кем мне теперь красоваться? Скорее бы уже за дедом…
Она «невидящими» глазами смотрит и смотрит в окно.
Иринке становится страшно, как бывает, когда вечером бабушка закроет ставни: сразу становится так темно, неуютно, только маленький ночник на стене светит желтым глазом, да радио негромко бормочет; и тогда она быстро юркает под одеяло, а бабушка, перекрестившись, ложится рядом, как большая стена, и сразу становится спокойно.
«Как это за дедом? Нет! Бабушка будет всегда, и самовар на столе, и солнце, и кусты сирени за окном, и заросли малины в саду».
Иринка так любит этот дом, и сад, и лето, и бабулю.
– Нет! Ты у меня самая красивая!
Она соскакивает со стула, подбегает к бабушке, утыкается лицом в ее плечо, обнимает крепко-крепко. Та прижимает ее к себе и долго гладит по голове.
– Ну, ладно, хоть для тебя красавица! Ты мою болтовню-то не слушай. Скучаю я… А так-то… «Помирать собирайся, а рожь сей»… Тебя, вон, помочь подрастить надо… дом ветшает… крышу надо подлатать в двух местах… Геннадий рубероид обещал… Мало ли дел?… Ой, ладно-ладно, разнежничались, а ведь в магазин собирались с тобой. Глянь в окно, не Александра там идёт? – просит бабушка.
Иринка смотрит в окно.
– Нет, не она. Ба, а почему у нее ноги больные? Она пока до нас идет, два раза на заборе виснет, чтобы ноги отдохнули.
– Вот всё тебе интересно? «Форсила» много, модницей, значит, была, а «форс мороза не боится». Ой, боевая была, помню! После революции «агитаторшой» заделалась: косынка красная, тужурка кожаная, гоняла на повозке по деревням, селам. Церкви разрушали, грех это…, – бабушка хмурится. – Застудилась, не береглась. Не зря я тебе говорю всегда – теплее одевайся!
Иринке это слушать странно. Баба Шура всегда ходит в одной и той же линялой синей юбке. Под юбкой теплые рейтузы даже летом. А еще галоши, надетые на шерстяные вязаные носки. Кофта бесформенная. Седые короткие волосы, подколотые гребенкой. Какая «модница»?
– А почему она тогда сейчас не наряжается?
Бабуля отмахивается, не любит она истории рассказывать.
– Ну, ба!
– «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», – бабушка говорит неохотно, – не сложилось у нее. Замуж собралась, а он на другой женился. Вот она и взбрыкнула. Однажды приходит к нам, батюшки! Надела все старьё на себя. «Так теперь ходить буду – кончилась моя жизнь». Сколько не убеждали, говорили – толку нет. Так и ходит с тех пор.
«Надо же! Как странно. Опять любови».
* * *
Еще баба Шура любит иногда говорить «плохие» слова. Правда, при