и ревела талая вода. Как часто вспоминаю я этот момент! Решись я тогда – и, наверное, Бог во мне победил бы, и я, покаявшись, примирился бы с миром. Но я желал ненавидеть, хотел войны, и потому – проиграл. Сначала редко, а потом чаще, ярче замелькали прежние подозрения, сомнения, страхи. Наконец, воспоминание о Машином увечье жёлто-зелёной слизью хлынуло в сознание, заполнило старые, натёртые рубцы, и привычная холодная брезгливость, отступившая было на миг, вернулась на прежнее место. Я постоял ещё немного, а затем развернулся и ушёл, оставив на том мокром тротуаре своё сердце.
Глава двадцатая
В начале недели позвонил Алексей с неожиданными новостями. Выяснилось, что он ушёл из своего фонда, и устроился в «Московский курьер», старую либеральную газету, существующую с самого начала девяностых. Там же оказалось местечко и для меня. Я согласился с радостью – от скуки мне уже в пору было лезть на стену.
Редакция располагалась в просторном двухэтажном здании на Цветном бульваре, в квартале от метро. За почти двадцать лет своего существования газета пережила множество метаморфоз. Открыл её известный в начале девяностых авторитетный бизнесмен Черненко, двумя годами позже застреленный знаменитым Солоником в тёмном арбатском переулке. Деятель это был чрезвычайно оригинальный, и в высшей степени русский, несмотря на то, что имел глубокие еврейские корни. Как человек русский, он страдал от безыдейности, постигшей российское общество с крушением Союза, а как оригинальный – полагал, что проблему можно решить с напора и одним махом. «Московский курьер» задумывался им как некий идеологический центр, едва ли ни институционального характера, и был призван ни много ни мало разрешить противоречия между либералами и почвенниками, по возможности обратив последних в либерализм, а следом за тем утвердить либеральную идею в качестве краеугольного камня российской ментальности. Сейчас это звучит ужасно наивно, но в девяностые в подобных планах не было ничего ни удивительного, ни редкого. Переломные моменты в истории вообще всегда отмечены гигантоманией. Впрочем, с самого своего создания «Курьер» ничем не отличался от сотни точно таких же изданий «с идеей», которых в те годы развелось как грибов после дождя. Несмотря на то, что в газете сотрудничали известнейшие в то время журналисты, она прошла ровно тот же путь, что и любое другое тогдашнее либеральное издание. Началось всё с интеллигентных и весьма симпатичных мечтаний о западной цивилизации и правах человека, а окончилось года три спустя в том жанре, который лучше всего характеризует классическое – «этот стон у нас песней зовётся», – то есть на ужасном русском народе, не сумевшем понять демократию, тяжёлом наследии коммунизма, рабском менталитете, и тому подобном. Отличие было только в том, что если прочие либеральные прогрессисты рассуждали на подобные темы отвлечённо, то «Московский