дают, они защищены пролитой кровью. Сосед, что справа, был Вилы. Он был полная противоположность Телеге, болтал не переставая, но иврит в его исполнении, был хуже Талмуда. Его язык – это была смесь трёх европейских акцентов: русского, французского и, то ли итальянского, то ли испанского, и всё это сочетание, – в его представлении, было ивритом. Он рад был зацепиться за любого собеседника, но его никто не понимал, во взводе он числился переводчиком с арабского языка. Бедные палестинцы, им легче было застрелиться, чем разговаривать с Вилами, они тут же забывали, с какой стороны Мекка находится, хотя Вилы доказывал, что арабским он овладел самостоятельно, изучая Коран. Вилы родился во Франции, в свидетельстве рождения мальчика записано – Сиимон Уилл, отец нашёл другую, а мать увезла его в Россию, где он и пошёл в школу. Там он везде, во всех табелях об успеваемости, во всех журналах, был Семён Вилы, и только, когда выдавали аттестат зрелости, по окончании школьного заведения, с него потребовали паспорт и свидетельство о рождении. Хроническая ошибка была исправлена, в аттестате и имя, и фамилия внесены правильно, только добавилось отчество – Лазаревич. В тяжёлые 90-е годы мать вспомнила о еврейских корнях и вскоре, малочисленное семейство топтало конторы Иерусалима с целью получить временное убежище и пособие для репатриантов из Советского союза. Здесь, впервые, израильские государственные языки столкнулись с феноменом полиглота Сёмы, где он успел убедиться в несовершенстве целевой программы подготовки новоиспечённых граждан Израиля. На иврите, как на русском языке, он тоже был – Семён Вилы.
А, я? А, я – Лапоть, просто Лапоть без длинной пред истории. Матери у меня не было, меня воспитывал отец, в Израиль мы переехали в 70-х, я ещё совсем маленький был, смутно помню. Тётя завещание на меня оставила, мы и приехали на переоформление документов, так и остались. Завещание мне досталось, только после получения гражданства. Лаптем меня назвали пограничники в аэропорту. – Почему? – Да, просто так! Посмотри на себя в зеркало. Вид, конечно – не ахти: соломенные негнущиеся волосы, торчащие в разные стороны, курносый облупленный нос с веснушками, которые плавно переходят на другие части лица, если добавить к этому, природную мальчишечью неряшливость, в виде не заправленной рубахи, и лопоухость физиономии. И это существо, в макеевской обуви, иначе, как Лаптем, назвать нельзя было. Учителя в школе к нам относились со всей серьёзностью и уважительностью, но видно у меня на роду написано – и в школе, и в колледже негласно, везде меня называли лаптем, я поначалу обижался, а потом привык. Это прозвище, как-то, с бывшей родиной связывает. Лапоть на иврите – это никак, нет такого изречения в еврейском языке, так что кличка у меня была, чисто русской. И когда, в подразделении спецназа Моссад, сержант сказал придумать себе короткие запоминающие позывные, другого варианта у меня не было. Я особо не горел желанием испытать все тяготы жизни в Моссад, но судьба распорядилась так, и в дальнейшей нашей сумбурной молодой жизни, нам пришлось держаться вместе, это было одно из русских отделений израильской армии – Лапоть, Вилы и Телега. Кирилл был нашим командиром. О Кириле можно было сказать ещё немного, он родился в Израиле и совершенно не знал русского языка. Его пращуры относились к образователям еврейского государства, а самому ему пришлось участвовать в войне с египтянами. Вилы же, не смотря на свою языковую путаницу и косноязычие в еврейской орфографии, русским языком владел в совершенстве. Говорил, учительница по русскому языку в школе была, супер, в неё были влюблены все учащиеся старших классов. И вся наша троица была из одного города, странно, что мы до армии никогда не встречались. Телега был когда-то женат, не любил тусоваться, последние пять лет служил по контракту в различных подразделениях, Вилы был клерком, мелким конторским служащим, а я – Лапоть, не успел диплом в колледже получить, следующим был автомат, за пару месяцев усиленных тренировок, я забыл, чему учили меня, всё время, в школе и колледже. Первые полгода мне служба казалась адом, из нас, по капле, выдавливали лишний жир, потом втянулся. Сержант у нас был из Кении, чёрный как смоль, тоже еврей. Все на выходные по домам разъезжались, а для нас он вечно придумывал наказание, придирался к мелочам, особо ему не нравилась моя физиономия, в выходные мы отрабатывали полученные взыскания. Наше подразделение было далеко от границы, ещё дальше от родного города. На север Израиля было тяжело добраться, к нам никто не приезжал из Нагарии, но если успеть на дизель цветных веток, то к вечеру можно было добраться до средиземного – морского побережья. Мы не особо спешили, нас всё равно там никто не ждал. На следующий месяц наше подразделение принимает участие в ротации на палестинской границе, сержант, скрипя зубами, подписал нам увольнительные, на целую неделю. До ближайшего города нас подвезли отпускники, а там, кто куда, мы втроём остались на площади: Лапоть, Вилы и Телега. В Нагарию ехать никто не хотел, да и в Шабат, график движения дизелей сбивался, до Хайфы было ближе, и мы наняли такси до Красного моря. За два дня нам надоело местное пиво, устали жариться на солнце и тратить шекели на игральные автоматы, мы решили вернуться в подразделение. Как – то не привыкли мы отдыхать, для нас свобода дикой показалась. А здесь на побережье Красного моря, туристов много, все старые и толстые – в основном, иностранки. Из нас троих они почему-то Вилы выбрали, он заменял