от которых в войске моего деда отвернулись бы даже новобранцы. Они привозили в город дрова и складывали их в поленницы. Они копали и возили торф, жгли уголь. Они строили кузницы и работали в них, причем ковали не только оружие, но и всяческие орудия труда и инструмент: лопаты, лемеха, топоры, серпы… Они умели объезжать лошадей, пасти скот и забивать его; они делали телеги, могли за два часа разбить укрепленный лагерь и свернуть его за час. У Амброзия был отряд механиков; их мастерские занимали половину квадратной мили, и там могли сделать все: от амбарного замка до боевого корабля. Короче говоря, войско готовилось к тому, чтобы высадиться в чужой стране с завязанными глазами и при этом не только выжить, но и сохранить способность действовать в любой обстановке.
– Ведь только для солдат, приученных к хорошей погоде, – говорил однажды Амброзий при мне своим офицерам, – война – это летняя забава. А мне необходимо одержать победу, а после этого еще и сохранить завоеванное. А Британия – огромная страна; по сравнению с ней этот уголок Галлии – не более чем лужок. И потому, господа, мы будем сражаться весной и летом, но мы не отступим при первых октябрьских заморозках, чтобы отдыхать в тепле и точить мечи к следующему лету. Мы будем драться – в снегу, если придется, и в бури, и в морозы, и в зимнюю распутицу. И все это время в любую погоду нам надо есть – пятнадцати тысячам человек надо есть, и есть хорошо.
Вскоре, примерно через месяц после моего приезда в Малую Британию, мои вольные деньки кончились. Амброзий нашел мне наставника.
Белазий был совсем не похож ни на Галапаса, ни на мирного пьяницу Деметрия, что был моим официальным наставником дома. Это был мужчина в расцвете сил, один из «доверенных людей» Амброзия – я так понял, что он ведает счетами и денежной стороной дел Амброзия. По образованию математик и астроном, он был наполовину галлороманец, наполовину сицилиец – высокий мужчина с лицом оливкового цвета, с миндалевидными черными глазами, меланхоличным выражением лица и тонкими, жестокими губами. У него был ядовитый язык и вспыльчивый нрав, но его нельзя было назвать капризным. Я скоро понял, что можно избежать его насмешек и увесистых тумаков, если делать свою работу быстро и хорошо, а поскольку учение давалось мне легко и к тому же нравилось, мы скоро поняли друг друга и неплохо уживались вместе.
Однажды вечером в конце марта мы занимались в моей комнате в доме Амброзия. Белазий жил где-то в городе, но где – никогда не говорил, из чего я сделал вывод, что он живет с какой-нибудь шлюхой и боится, что я ее увижу. Работал он в основном в штабе, но комнаты рядом с сокровищницей были вечно забиты писцами и казначеями, поэтому со мной Белазий занимался в моей комнате, небольшой, но очень уютной: пол, вымощенный красной плиткой местной выделки, резная мебель яблоневого дерева, бронзовое зеркало, жаровня и лампа римской работы.
В тот день лампа горела, несмотря на то что на дворе еще был день: погода стояла пасмурная и небо застилали облака. Белазий