свое одиночество… Они были абсолютно свободны. Жизнь наконец с кем-нибудь из них сводила грубые счеты: сбивало автомобилем, сбрасывали с поезда. Прямехонько на тот свет! А человек воскресал и жил себе далее как бы посмертно – для новой авторской версии. Автор наблюдал, свидетельствовал, предлагал и отменял варианты.
За утро она одолела несколько долгих страниц. И хмыкала, примеряясь к чужому бедненькому бытию. Но вот в нем происходил обвал, вдруг все становилось сложно (или упрощалось?): он, она, они – кто? вне отношений?.. Впрочем, во все времена жизнь не такая, как хочется. Кособокая. В блаженной героине она находила сходство с собой. Неужели я? Господи, вечное самоумаление!
С издательством (десять лет редакторства) тоже творилось несуразное. Новая вывеска, в вестибюле милиционер, от кого-то что-то стерег. Работа же от случая к случаю. И преимущественно мизерная, на дому.
Она и сидела дома. К удовольствию мужа: «Солдат спить – служба идеть». Никаких проблем! У нее он их не признавал.
Вымыв посуду, она обнаружила: вот и все. Забрать книгу и вернуться на диван. Ни разлюбезной кухни, ни хождения по магазинам. Кормить некого. Вполне продержится на бутербродах и чае.
Магазины ее пугали, рынок отвращал. Она потом тщательно мыла туфли, перепачканные в лужах из-под гниющих отбросов. А теснота, вонь… По старой привычке она экономила и неизменно попадала впросак. Из того, что задешево, половина шла в ведро, со слезами… А улицы! Они вдруг меняли название и облик. Где-нибудь из глухой стены, точно пузырь, вываливался на тротуар парадный подъезд. Как-то она заглянула: белизна, воздушные занавеси… Что здесь, так и не поняла.
Муж взял на себя рынок. Вообще все основные закупки. Она поражалась, прикидывая, во что обходится. «Да! – подтверждал он. – Обходится. А иначе ты нас разоришь или отравишь. Мы не знатного звания. Самые же умные из плебеев что говорят? Фраера сгубила наследственная привычка. Быть фраером, Настя, нехорошо, унизительно и в конечном счете накладно».
Он обожал такие кульбиты: «выдать», сбить с толку – и тут же съезжал на шутливый тон. Уже и деятельно будничен, совершенно домашний. А эти «нежные-нежные» глаза! Иногда задумывалась: действительно любит или жалеет? Той насильственной жалостью, когда убывает чувство…
Она не любила вспоминать девичество, связь с женатым сослуживцем, наивную, безоглядную. Не любила вспоминать перепады своих настроений, восторженность, уныние… его жалость. Она (жалость) оказалась никудышной заменой. Конечно, вернулся к жене. Удержать она не сумела. Где уж было с ее понятиями о порядочности, с ее всепрощением, нервностью! Когда дети, каждодневный быт – иной уровень отношений. Ее куцему набору недоставало скрепы. Как утерянной карты в колоде. Одной-единственной, а играть нельзя. И не позаимствовать из другой. Ждать, когда и кому выпадет подмен?
В полуденных окнах темнело. За пустырем между башнями новостроек в начинавшемся дожде желтел краешек поля. Дальше был лес и, огибая поле, чудилось, тащится подвода, переваливаясь в колеях. Подвода, лес,