в партбюро. Петька уезжает в Москву в командировку. И надо было видеть, с какой трогательностью Герман заботится о нем.
– Вот тебе билет, – подал он железнодорожный билет Петьке. (Это Мариша купила по его просьбе.) – Вот тебе сумка и харчи. Деньги ты получил?
– Триста рублей.
– А ведь тебе не хватит.
– Хватит, – сказал Петька. – А ты мою зарплату получи, да рассчитайся со своими долгами. Сколько тебе говорить об этом?
– Ладно, рассчитаюсь, – виновато сказал Герман.
– Не ладно, а чтобы у меня было в точности! – строго сказал Петька. Да, Петька чудесный парень! Без рисовки, без позы!
Выйдя из бани, мы сидели перед шкафами, вытирались, пили пиво, блаженствовали. Я давно не испытывал такого удовольствия.
Отдыхало тело, отдыхала душа. Было приятно сидеть с добрыми, хорошими товарищами, которые любят тебя и которых ты сам любишь.
Герман улыбался блаженной улыбкой ребенка. Хорошо! Хорошо!
– А знаешь, Федор, ведь здесь нас застало наводнение. До колена воды. Выбрались мы на улицу. Я бреду по колено. Мне что – у меня деревянные ноги. А Петьке-то каково до колена. Бабы кричат: стенки, стенки держитесь – в люки сорветесь. А я и не знал, что есть люки. А помнишь, Петро, у меня протез лопнул – и ты тащил меня целый квартал.
Петька – человек рационалистического склада (по крайней мере, хочет быть таким), предаваться воспоминаниям не любит.
– Пей! – кивнул он.
Потом стали одеваться. Вижу, Петька привычно стал осматривать культяпки Германа. Натерло, нарывы. Нагноения.
– Сиди! – сказал он.
Раз – и гнойник в его ногтях. Герман подергивается, морщится.
– Не придуривай. Как пойдешь?
Он подносит к глазам гнойник, катает на пальцах, рассматривает.
– Видишь, сегодня суше.
И все это без малейшей брезгливости, без проявления каких-либо эмоций.
Проделав эту операцию (а он совершает ее каждый раз), Петька даже не пошел обмыть руки.
Что это? Нечистоплотность или привычное отношение к телу Германа, как к своему?
Какая человечность! Какая душа у этого парня.
– Герман, тебе больно ходить? – спросил я.
– А как ты думаешь? Конечно, больно. Видел, что у меня на культяпках. Каждый шаг с бою, Федор. Но ничего! Вот только протезы не дают… Скрипят как немазаная телега.
– Как не дают? Почему?
– Экономят средства. Раньше на год выдавали, а теперь на два. А понимаешь, Федор, на два они никак не выдерживают. Да и неудобно: скрипят. Идешь, все только и смотрят: телега или человек. А на заседанье опоздаешь – хоть не заходи. Такой шум да скрип – докладчика не слышно.
Боже мой! Германа волнуют прежде всего удобства людей. Видите ли, людям он доставляет неудовольствие. А то, что ему плохо, – наплевать.
Слушая его, я вспомнил один случай. Вышли мы с Германом вечером с факультета, к остановке подходит автобус.
– Нажимай, Федор! Побежали.
Вдруг что-то треснуло.
– Стоп!
В чем дело? Выпал болт