Богу за все молился. Он выискивает предлог и отъезжает сюда для какой-то полевой работы…
Я не буду передавать слов, которыми он молился в эти минуты, лежа на земле, вряд ли он и сам их сознавал хорошо. Только конец его молитвы был такой: «Да будет пшеница…»
Иными словами, он просил чуда. Он хотел его иметь доказательством истинности бытия Божия. И он прошептал в страшном ужасе, добавив не трепещущими устами, а, скорее, одним умом, где-то там внутри, без слов: «…если Ты есть».
Какие бывают случаи и искушения даже у святых! (Ин. 20, 25).
Но Бог, не презревший неверия Своего апостола Фомы, сотворил Свою великую милость и над Гавриилом.
– Вдруг, – передавал о. Гавриил, – над моей головой среди ясного неба раздался гром или как бы громоподобный голос с небес сказал мне: «Будет пшеница…»
Ганя ничком, как бездыханный, лежал на земле. Когда он пришел в сознание, первой его мыслью было: «Есть Бог, есть Бог!»
Подошел отец.
– Ты что какой-то бледный? Нездоровится?
– Да, что-то не по себе.
– Ступай домой. Я один за тебя все тут доделаю.
Но видение – одно, а дело – другое. Оно требует веры. История с пшеницей подходила к концу. Крестьяне Фроловки приступили к ее косьбе. Федор Зырянов тоже хотел с ними заодно это сделать, но сын просит, умоляет подождать. Ну хоть с недельку…
– Это зачем?
– Да может быть, Бог даст еще поправку пшенице…
Действительно, стали по ночам перепадать дожди как из сита. Днем яркое солнце, жара. Так прошла неделя. Хлеб стал набирать (наливать) колос. Зырянов-отец испугался: «Пропадет пшеница. Надо косить. Не то ни зерна, ни соломы не будет». Ганя снова упрашивает.
– Тятенька, подождите. Господь даст пшеницу.
– Да ты в уме ли, пророк? Что ждать-то? Ты погляди, уж осень на носу. Ведь чужой крестьянский скот по полю бродит, весь хлеб потравит.
– Мы караулить будем.
– Ну, хорошо, пророк. Шкуру с тебя сдеру, если пшеница пропадёт.
А погода все продолжается самая благодатная для хлебов. Зерно наливается до «восковой» спелости, колоски поднимаются. Ганя ходит на свою полоску не нарадуется, благодарит все Бога, а соседи завидуют и мучаются, зачем рано сжали хлеб.
Зырянов-отец тоже присмирел. Сыну ничего не говорит, а отвернется в сторону, слезу утирает… А потом уж и без шапки по полосе ходил: «Божья…»
Урожай собирать самим Зыряновым стало уже не под силу. Снопы в рост человека. Да их столько, что всю полосу заняли – ни пройти ни проехать. А когда вымолотили хлеб и стали складывать в амбар, и дверей не запрешь. Заколотили их, сняли крышу и просто зерно сыпали в амбар, как в ящик.
Вся семья переживает какой-то особый подъем чувств, как после причастия. Всем чудится близость благодати Божией, близость Самого Бога.
И вот тут-то вдруг заговорил Ганя о монастыре…
Как ни религиозны Зыряновы, как ни высоко и духовно сейчас их настроение, но это для них гром при ясном небе, вроде того, который был для Гани.
Мать,