царской семьи, из чего чуть ли не прямо следует, что, несмотря на домашнее образование, великий князь честно сдавал ежегодные экзамены Полоцкого кадетского корпуса.
И «очень русским» – поэтому в августе 14-го корнет Романов лейб-гвардии Гусарского полка, решительно отказавшись от должности ординарца при Главной квартире, писал в своём дневнике:
«Мы все пять братьев идем на войну со своими полками.
Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
27 сентября телеграмма штаба Верховного главнокомандующего сообщала:
«…при следовании застав нашей передовой кавалерии были атакованы и уничтожены германские разъезды. Частью немцы были изрублены, частью взяты в плен. Первым доскакал до неприятеля и врубился в него корнет его высочество князь Олег Константинович».
Дело было под Владиславовым, что в Литве, близ деревни Пильвишки. Один из раненых немецких кавалеристов – столкнулись, по сути, два отряда разведчиков, – уже с земли выстрелил в юного русского корнета.
А уже 28-го отец, великий князь Константин, прибывший в госпиталь в Вильно, приколол к рубашке умирающего сына Георгиевский крест его деда – солдатскую награду императора.
«Крестик Анпапа!» – прошептал князь Олег.
Он потянулся и поцеловал белую эмаль…
Вскоре больной стал задыхаться. Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… «Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодевшие руки…» – вспоминал кто-то из современников.
Последние слова Олега это были, или нет, но они были записаны:
«Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома».
Не бог весть, что за пророчество вышло, но искренность его вполне оправдалось.
…Теперь, словно триумфатор, хоть и в траурно-грозовом облаке всенародной скорби, но тем большей любви, юный великий князь возвращался домой. И «великий» более не было только титульной приставкой в светской хронике, скучным сокращением – только лишь знаком значения и значимости человека в человеческой иерархии. «Великий» – теперь и было само это значение.
– «Точнее даже, назначение. Вполне исполненное назначение человека…» – в уме подытожил Василий некую путаницу в эпитетах и определениях.
Если с князем Олегом вышло это по-своему даже поэтически, по-своему даже пафосно – то вот стоило только самому взглянуть в это благородное, беспощадной чистоты, зеркало, и… Глянула оттуда, с заоблачной высоты, на Ваську совершенно никчёмная, глупейшая его физиономия с оттопыренными ушами под фуражкой, упорно казавшейся гимназической, несмотря на золотистый