тута и зародилось. У русичей и предков их ариев. Вот скажи мне, какой ныне год на земле русской?
– Семь тысяч осемьсот третий окончился.
– Вот-вот, от сотворения мира. И сотворил Господь землю. И летал над водой Дух Святой. Твердь создал, разделив воды. А сколь лет ныне от сотворения мира по Ветхому завету, по которому сейчас иудеи живут?
– Пять тысяч триста тридцать пятый идет.
– Где же тогда земля, Творцом Небесным сотворенная, полторы тысячи лет была? Коли Разум Великий землю сотворил семь тыщ лет назад, а не пять? Значимо, тут она и была! Токмо присвоили себе славу иудеи и гнушаются теперича над резонами предков ариев. Не вожделеют даже и слышать о месте зарождения веры на земле, корня дуба вечного. Коль останешься с братьями моими, возьми имя мое, не гоже бродяжье имя иметь волхву.
– Так имя Никита, люди говаривали, с греческого победителем пересказывается, – не поняв, спросил старца каменотес.
– Ни кита – это ничего. Это отрицание разума, отсутствие знаний, по моему размышлению. Не нищий ты боле духом, сынок. Ведь кит – это кол, вбитый в землю. Из китов состоит стена прочная, град наших знаний ограждающая. Как Китайская великая стена на юге. Как Китай-город в Москве на севере. Эх ты, Ни-ки-та. Сколь жил, даже и не задумывался, про что значение имя своего, – чуть дотронувшись до ноги Никиты, хрипло рассмеялся старец.
***
Исатай, проснувшись, присел на постели. Ботагоз тихо посапывала, закутавшись, как ребенок, в верблюжье одеяло, из-под которого выглядывали только курносый носик, розовая щечка и ухо. Ее серебряная сережка, зловеще мерцающая в темноте, светилась зелеными глазами ювелира-вогула.
Вся спина у Исатая горела огнем и словно была истыкана мелкими иглами. Взяв сосуд с кумысом, он, не наливая напиток в пиалу, прямо из горлышка жадно сделал пару больших глотков. Холодный кисломолочный напиток прогнал дурной сон. Ему пригрезилось, что беглые рабы Архип и Угор тычат ему в спину копьями. Стряхнув остатки наваждения и обняв молодую жену, он вновь заснул богатырским сном.
***
Вогул вернулся со стойбища довольный и жизнерадостный.
– Купцы новгородские с обозом из Обдора пришли к Шеркалке-речке. Да три десятка казаков верховых с ними. До нас им всего один день перехода остался. Провожатого до реки Тагил они ищут, чтоб на Чусовую идти. Я один знаю дорогу. Иного поводыря тут купцы более не сыщут. А я их за шесть переходов доведу, – грея руки у огня, затараторил Угор.
– Казачки – это добре. Новостями поделятся. Может, пищаль выменяю, свинцом да порохом разживусь, – закаливая заготовку ножа, согласился Архип.
– Не уйдешь с ними ненароком, а, Архип?
– Нет, Угорешка, тут мне воля, а там кнут княжеский. Да и некуда идтить-то. Тут стану избу ставить. А назову сие место Изба Сотникова, – пробуя ногтем острие остывшего клинка, проговорил кузнец.
– Коли с купцами в цене сговорюсь, то вернусь токмо с большой водой. Не сгинешь без меня?
– Сам не пропади.