поправил меня Джекаби. – Мы позаимствовали его скудные замечания, относящиеся к этому делу. Но я согласен. Сомневаюсь, что лейтенант окажет нам какую-либо помощь в предстоящем расследовании. Он всего лишь артерия.
– Он что, извините?
– Артерия. И неплохая. Но не сердце. Нет, нам нужно обратиться непосредственно к комиссару Марлоу. Если на улицах этого города произойдет нечто из ряда вон выходящее, Марлоу обязательно об этом узнает.
Мне до сих пор было трудно привыкнуть к мысли, что теперь я занимаюсь убийствами и темными тайнами Нью-Фидлема. Причем далеко не все из них были столь привлекательны, как могло показаться по моим запискам. Честно говоря, несмотря на все эти интриги и все возбуждение, путь искателя приключений не казался мне такой уж блестящей карьерой. Я росла на другом берегу Атлантики настоящей англичанкой. В десять лет я могла по акценту безошибочно определить, где я нахожусь и кто меня окружает. Примерно такую же мысленную карту я начала составлять и для запахов Нью-Фидлема. И заполнение пробелов на ней не так уж меня и радовало.
Промышленные районы на западе пахли углем и древесиной, а доки на востоке – солью и рыбой. Между ними раскинулось пульсирующее сердце Нью-Фидлема, исходящее запахом каждого своего обитателя. Острый аромат обильно сдобренных приправами жареных, печеных и вареных блюд перемешивался с вонью свинарников и загонов для кур, которую, в свою очередь, перебивал густой, почти осязаемый смрад выгребных ям и дымящихся канализационных стоков. Содержимое помойного ведра, выплеснутое на раскаленные камни мостовой, испарялось за несколько минут, но запах его еще несколько дней бродил между рядами покосившихся хибар, словно бездомный кот.
Мы с Джекаби прошли мимо уличного уборщика, телега и лошадь которого перегородили почти весь узкий переулок. Мужчина рявкнул на нас, выкрикнув несколько слов, которые я даже не стремилась разобрать, и сопроводив их грубым жестом.
Я любила Нью-Фидлем. Да и сейчас люблю. Нью-Фидлем был добр ко мне с самого приезда – он всего лишь один раз пытался меня убить. Но существуют два Нью-Фидлема: один, купающийся в свете дня, и другой, предпочитающий держаться в тени. Некоторые его уголки, как я узнала на собственном опыте, всегда погружены в полутьму, словно назло солнцу. У подножия крутого холма я увидела бельевую веревку, на которой висели выстиранные вещи с так глубоко въевшимися в ткань пятнами, что, казалось, только они и не дают развалиться этим обноскам на части. Между лохмотьями затесалось маленькое платьице из грубой холстины. Было видно, что его шили с любовью, но на подоле все еще виднелись слова «Гэдстон-Голдс» и рисунок картофелины – напоминание о мешке, которым оно когда-то было. Ткань выглядела застиранной до предела.
Меня вдруг пронзила острая боль сочувствия. Выросшая в достатке, я с легкой завистью смотрю на аристократию – на людей, которые вряд ли подозревают, что в мире существуют неприятности серьезнее того, что служанка перекрахмалила платье на выход. О тех же, кто родился во тьме, я никогда даже не задумывалась.