я дрогнул. Каким бы неправдоподобным ни казался рассказ Кэтрин, один момент в нем поколебал мой скептицизм. Как отец Клемент, так и Джон Габриэль отличались необычайной храбростью. Некоторые подвиги легендарной фигуры – дерзкое спасение людей, явный блеф, хождение по самому краю пропасти – вполне могли быть совершены Джоном Габриэлем.
Но этот человек всегда отличался любовью к дешевой популярности. Все, что он ни делал, он делал с оглядкой на публику. Если Джон Габриэль и есть отец Клемент, о его подвигах определенно должен был знать весь свет.
Нет, не верю… невозможно поверить…
Но, когда Кэтрин наконец выдохлась и огонь в ее глазах погас, она спросила обычным, монотонным голосом:
– Теперь вы пойти со мной, да?
Я позвал Парфитта.
Он помог мне встать, подал мне костыли, поддерживал под руку, пока я спускался по лестнице, и усадил в такси. Кэтрин уселась рядом.
Понимаете, я должен был знать. Может, во мне говорило любопытство? Или все же настойчивость Кэтрин Югубян сделала свое дело? (Конечно, в конце концов мне пришлось ей уступить!) Как бы там ни было, мне хотелось увидеть Джона Габриэля. «Интересно, – думал я, – смогу ли я примирить то, что слышал об отце Клементе, с тем человеком, которого я знал по Сент-Лу?» Возможно, мне хотелось понять, что нашла в нем Изабелла. Что такого она видела в нем, чтобы совершить то, что совершила?..
Не знаю, чего я ожидал, когда поднимался вслед за Кэтрин Югубян по узкой лестнице. Мы оказались в тесной комнатушке. Там был врач-француз – бородатый и величественный, словно первосвященник. Он стоял, склонившись над постелью больного, но при нашем появлении отодвинулся и вежливо подвел меня к своему пациенту.
Эскулап с любопытством оглядел меня. Как же – именно мою особу пожелал увидеть перед смертью великий человек…
Вид Габриэля меня потряс. Столько времени прошло с нашей последней встречи в Заграде! Я бы не узнал человека, который теперь тихо лежал на кровати. Он умирал, это было ясно. Ему оставалось совсем недолго. И мне показалось, что в лице умирающего не было совсем ничего от того Джона Габриэля, которого я когда-то знал. Мне пришлось признать: в том, что касалось его внешности, Кэтрин была права. Его истощенное, измученное лицо было лицом святого. Оно несло на себе печать страдания, боли… Это было лицо аскета. И оно было одухотворенным, наконец…
Ни одно из перечисленных мною свойств не было присуще тому человеку, которого я знал под именем Джон Габриэль.
Он открыл глаза и увидел меня. Он ухмыльнулся… И его ухмылка, и глаза были теми же, что и прежде, – прекрасные глаза на уродливом личике клоуна…
Голос его был очень слабым:
– Значит, она вас все-таки привела. Против армянок не устоишь…
Габриэль жестом показал на доктора. Слабым, страдальческим, но повелительным голосом он потребовал возбуждающее средство. Доктор колебался… Лекарство, по моим догадкам, приближало его конец, но Габриэль сознавал всю важность и необходимость