его, напудрить и повесить в шкаф – до следующего торжественного события, когда я смогу в него нарядиться, будучи уже настоящей герцогиней Бедфорд; тогда лишь красные львы на подоле будут напоминать мне о том Доме, к которому я некогда принадлежала. Развязав на плечах кружевные завязки льняной рубахи, фрейлины раздели меня догола, и я задрожала от холода и страха; но они поспешно накинули на меня через голову ночную рубашку, закутали в теплую шаль, усадили на табурет, принесли лохань с горячей душистой водой, и я с наслаждением опустила туда заледеневшие ступни. Потом одна из женщин расчесала мне волосы, а другие расправили вышитый подол моей рубашки и складки шали у меня на плечах. В комнате навели порядок. Когда мои ноги согрелись, их досуха вытерли, заплели мне волосы в свободную косу, водрузили на голову ночной чепец и настежь распахнули двери.
Мой дядя Луи в епископской ризе, с митрой на голове покружил по комнате, покачивая кадилом, благословляя каждый угол и желая мне счастья и здоровья, а более всего – много-много деток, рожденных в великом союзе Англии и Люксембурга. «Аминь, – ответила я, – аминь», но дядя, судя по всему, меня не слышал; мне казалось, что он так никогда и не перестанет махать своим кадилом. Тут снизу, из зала, донеслись громкие мужские голоса, смех, пронзительный вой труб и грохот барабанов, и в спальню ввели моего жениха, старого герцога Бедфорда.
Его, собственно, не ввели, а внесли на плечах под оглушительные вопли «Ура! Ура!» и поставили на ноги лишь на пороге спальни, явно намереваясь ввалиться туда следом за ним. Сотни людей в коридоре и в иных помещениях за дверями спальни с любопытством вытягивали шеи, чтобы увидеть, что там творится, крича другим, чтоб проходили скорее. Ворвался шут с зажатой в руке погремушкой из бычьего мочевого пузыря; тыча рукой в сторону кровати, он заявил, что постель должна быть достаточно мягкой – так герцогу будет легче на нее приземляться. Его слова вызвали дружный хохот, который волной выкатился из спальни и долго еще раздавался за ее пределами и даже внизу, в зале, поскольку острота, видимо, была сказана не один раз. Затем шут велел девушкам разжечь пожарче огонь в очаге, чтобы постель стала «еще горячей», и принести в спальню кувшин со свадебным элем, ведь герцога вскоре, вполне возможно, начнет мучить жажда, а если он встанет среди ночи… «Встанет он среди ночи…!» – громко повторил шут, и все снова рассмеялись.
Трубы опять оглушительно взвыли, и мой отец произнес: «Ну что ж, оставим их, и да благословит их Господь! Спокойной ночи, мои дорогие!» Мать поцеловала меня в лоб, затем – ее фрейлины, затем – добрая половина вломившихся в спальню гостей. Мать сама подвела меня к брачному ложу и помогла мне устроиться. Я сидела, опершись о подушки и застыв, как резной деревянный болванчик. По другую сторону кровати раздевался герцог; синеглазый оруженосец принимал его одежды, потом откинул простыни и поддержал хозяина, пока тот забирался в постель. На меня оруженосец не смотрел; и я продолжала