день Скиталец объявился.
Надо же, она проспала его возвращение! Средь бела дня вдруг отключилась, даже звук открываемого замка её не разбудил.
Он вошёл в комнату, бледно-зелёный, и, не глядя в её сторону, направился к стеллажу с пластинками. Коллекция винила – единственное его имущество.
Синеглазка тихонько плачет. Будто отворились шлюзы, и слёзы полились из глаз бесконечным потоком.
Сидя на корточках, он перебирает пластинки, часть откладывает в сторону. Мурлыкает что-то под нос. Отложенное кладёт в рюкзак, потом снимает со стены гитару, вешает на плечо. И, не оборачиваясь, произносит чужим, безразличным голосом: «Прекращай рыдать. Ничего не случилось. Мне нужно ненадолго уехать».
И вот тут она заревела. В голос, навзрыд.
Рыдала и выкрикивала в уходящую спину: «Катись к чёрту! Сволочь! Подлец! Не появляйся больше!».
Но Скиталец ничего этого не слышит. Длинными ногами он отмеривает путь – первый после долгого перерыва. И весенние облака плывут в его серых, как галечник, глазах.
***
Прошёл месяц. Газоны покрылись свежей витаминной травой. В кронах стриженых деревьев повисла зелёная дымка. Часы перевели на летнее время.
Скиталец всё не возвращался.
Синеглазка ходит в Модный Дом, делает выкройки, ругается с мастерами из-за неровных швов. Иногда улыбается. Но когда её спрашивают: как дела? – она не знает, что ответить.
Какие у неё могут быть дела? Она превратилась в ожидание. В долгую ноту ля-бемоль. В ручеёк текущего бачка.
С работы быстрым шагом – домой. Только мельком взглянуть и назад. Вернее, вперёд. Куда глаза глядят.
Одно плохо – он повсюду. То пшеничная голова мелькнёт, то рюкзак с булавкой вместо молнии. Или в подземном переходе услышит: «Мы похоронены где-то под Нарвой…». Бежит, прорываясь сквозь встречный поток, хотя ни голос, ни манера игры…
Поэтому старается уйти подальше от мест, где они бывали вместе.
Ходит по каким-то гостям, знакомится в трамвае.
***
Иногда заходит в Альма Матер. Вот окно дипломной мастерской Брюса. Свет горит, значит тут. Кидает камушек. Выглядывает длинноволосая голова. В открытую форточку кричит: «Иди сюда, Бяка!».
– А Эрудит есть?
Она поднимается на второй этаж и подходит к двери мастерской. Из неё выбегает девушка, губы дрожат.
– Что ж ты, Бяка, не сказал…
– А, пусть проветрится, остынет. Ну, давай, твой ход, я уже сложил слово.
Они сидят час, другой. Играют и разговаривают. Про его бабушку, которой исполнилось девяносто, про свадьбу младшего брата Кунь-Жуна: ему повезло, не пришлось ждать, их свадебные деньги достались.
Хоть кому-то польза от их развода.
Вдруг – камешек в стекло. Подходят к окну – там она, с дрожащими губами. Увидела Синеглазку – убежала.
– Нехорошо, девушку обидели…
– Да ну её! Пристала… Ничего, вернётся. Куда денется… Может, домой пойдём, Бяка? Лили скучает.
– Нет, – вздыхает Синеглазка, – мне