молния ударила сразу двух защитников и одного полузащитника. Их тут же закопали в землю, чтобы утекло электричество. Дон Хуан Андусе примчался на велосипеде, в руках у него был шприц. Он хотел немедленно сделать уколы и велел откопать защитников и полузащитника. Уже стемнело от грозы и подступавшей ночи. Уцелевшие игроки перекопали футбольное поле, но никого не нашли. Лучше сказать, под левыми воротами наткнулись на древнее захоронение индейцев майя. А те, кого ударила молния, будто утекли вместе с электричеством, так я сейчас думаю, они растворились без следа.
Вскоре им, конечно, поставили бронзовый памятник неподалёку от Камарона. Буквально на полпути к Трём кобылам. Но дон Хуан Андусе затосковал без применения медицины. Говорят, по утрам он просыпался в слезах.
Он выступил с речью в муниципалитете. И вот что сказал: «Если нет очевидных болезней на этом острове, которые есть в остальном нормальном мире, то значит должны быть скрытные, неизвестные, которые не распознать с первого взгляда. Хочу сказать, что здоровые люди не могут жить столько лет, сколько живут на острове Чаак. Это какое-то местное заболевание. Полагаю, душевное. И обещаю бороться с ним всеми доступными медицинскими средствами».
Наши не стали перечить дону Хуану Андусе. Пожалуй, смысл его речи был слишком тёмен. Да и вообще к приезжим, даже к тем, что живут на острове давным-давно, все наши относятся чуть снисходительно, как к детям, которым время от времени приходят в голову глупости, – не спорить же с ними по пустякам.
Однако дон Хуан Андусе взялся за дело и на диком берегу острова заложил каменный двухэтажный дом, прямо на высоком утёсе. И оборудовал его как лечебницу для душевнобольных, на сто коек. Так дон Хуан Андусе построил лечебницу и переселился туда, оставив сеньору Фермину, дочерей, внуков и правнуков, которых уже было немало. Он проводил дни в гамаке, глядя на прибой и поджидая терпеливо пациентов. Но никто не приходил на дикий берег острова. Только раз в неделю сеньора донья Фермина привозила на мулах продукты. Она плакала, рассказывая о доне Хуане, – он почти не ел, но каждый день совершал обход ста пустых коек. Очень утомлялся, жаловался на буйных и подумывал нанять крепких санитаров из метисов.
«В его глазах, – шептала донья Фермина, – восходит безумие. Не знаю, как его спасти».
Впрочем, и все наши очень беспокоились, что один достойный человек живёт изгоем на диком берегу, где нет общения и цивилизации. Как отшельник. На нашем острове такого прежде не случалось, не принято было. И вот самые видные наши сеньоры собрались делегацией, чтобы поговорить с доном Хуаном Андусе, изменить его мировоззрение. Это приурочили ко дню Независимости, в середине ноября. Так, думалось, будет торжественней и убедительней. «Независимость – это не только внешнее отделение чего-то от кого-то, – сказал тогда, как я припоминаю, губернатор дон Хоакин. – Независимость – это и внутреннее присоединение кого-то к чему-то». Эту мысль