не по чину жениться на опальной герцогине…
– Сын, довольно! – с пугающей страстностью прорычал император. – Не заставляй меня стыдиться тебя.
– Чтобы ни делал я, вы всегда будете стыдиться меня. И – гордиться Торном. Хотя, в последнем случае, гордиться явно нечем. Моё почтение, сеньорита.
Отбросив салфетку, Сезар порывисто поднялся и покинул их общество.
– Не обращайте внимания. Я бывал слишком снисходителен к моим мальчикам, из-за этого оба вышли изрядные олухи. Но вы ни к чему не притронулись? – нахмурился Алонсо. – Почему не едите?
Как он не старался, маска заботливого, добродушного старца то и дело норовила соскользнуть. Она была ему не по размеру, и тут неважно, мала иль велика.
– Стоит ли мне предположить недоверие с вашей стороны? – продолжил Алонсон. – Я знаю, о нашей семье ходят упорные слухи якобы мы отменно пользуем недругов ядами. Надеюсь, вы ни в чём подобном меня сейчас не подозреваете?
Гаитэ покачала головой:
– Конечно, нет. Использовать яд в данном, конкретном, случае расточительная трата ценного ресурса. Вы можете запросто придушить меня гарротой в любой удобный для вас момент. Дешевле и эффективнее.
Император посмотрел на неё, задумчиво прижимая палец к губам.
– Откровенно говоря, услышав отзывы Сезара обо мне я просто потеряла аппетит, – призналась Гаитэ. – Моё положение так шатко и неясно, что о еде думается в последнюю очередь.
– Молодость, дитя моё, молодость. Лишь с годами начинаешь понимать, что нельзя пренебрегать ничем из того, что сможет пополнить запас твоих духовных или физических сил. А что касается вашего положения, то даю вам слово, что пока вы не попытаетесь предать моих интересов я буду блюсти ваши. Так что ешьте, душенька, ешьте. Фазаны восхитительны. А вино привезено из лучших виноделен Жютена.
– При всём уважении, не люблю вино, ваше высочество.
– Тогда налегайте на фазанов и фрукты. Попробуйте вот этот виноград.
Гаитэ покорно взяла протянутую ей тарелку с императорскими угощениями. Отказаться было бы невежливо.
– Я знаю, какие сплетни распускают обо мне и членах моей семьи наши враги. Мол, эти Фальконэ вероломны, им нельзя верить, они коварны, они жестоки. И все как-то забывают, что жестокость и вероломство мы проявляем лишь в ответ на такую же жестокость и вероломство в нашу сторону.
Здесь бы императору следовало бы произнести небольшой спич о том, что к друзьям Фальконэ относятся иначе, чем к врагам, да выходила маленькая неувязка – друзей у них не было. Только союзники и прихлебатели.
Алонсо откинулся на спинку кресла, устало прикрыв глаза:
– Когда поднимаешься на вершину горы, дитя моё, то видишь весь мир, а мир видит тебя. И всем, стоящим внизу, кажется, что это необыкновенно здорово – стоять выше всех. Тебе завидуют, на твоё место хотят попасть, а ты сам готов на всё, лишь бы не допустить этого. Потому что, когда стоишь на вершине, знаешь, с такой высоты есть лишь одна дорога – падение вниз. И это падение смерти подобно. Чтобы