злая, оскорбительная и не всегда основательная ирония. Воспитанная, как воспитывались все боярышни того времени, Евдокия Феодоровна, без сомнения, знала очень хорошо, «как муку сеяти, квашню претворити и замесити, и хлеб валяти и печи, и еству мясную, и рыбную, и всякие пироги, и всякие блины, и всякия каши, и кисели, и всякие приспехи печи и варити»; она, может быть, и знакома была в совершенстве с учением Часослова и Псалтиря, с триодями цветною и постною, с Октоихом, Минеею, Служебником и тому подобными премудростями. Она отличалась набожностью, послушливостью, благонравием, скромностью и всегдашнею готовностью «Богу и мужу угодити, и дом свой добре строити, и во всем ему (мужу) покорятися, и что муж накажет, то с любовию приимати, и со страхом внимати, творити по его наказанию»; словом, она, по всей вероятности, совмещала в себе все добродетели и таланты, по «Домострою» и тому подобным кодексам старорусской мудрости и морали; но все эти добродетели и таланты, совокупность которых составляла идеальную женщину в глазах Алексея Михайловича или Феодора и Иоанна Алексеевичей, не имели уже вовсе такого значения в глазах Петра. Его требования были совсем иного рода, и, по силе этих требований, между ним и женою его не было ничего общего. Пётр любил деятельную, кипучую жизнь, военные упражнения, море, походы, поездки, путешествия, – а Евдокии Феодоровне хотелось, чтобы он постоянно сидел с нею, целовался да миловался, разнообразя это полезное занятие чтением какой-нибудь Минеи или трефолои[1], да душеспасительною беседою с каким-нибудь блаженным, прикрывавшим своё жалкое идиотство или дикое изуверство маскою ханжества и святошества. Пётр любил общество иноземцев, их обычаи, нравы, образ мыслей, – а Евдокия Феодоровна весьма серьёзно почитала всех иноземцев проклятыми, отверженцами, еретиками, созданными на одни мерзкие дела, и якшанье с этими врагами христианскими казалось ей позором, богоотступничеством, гибелью души и тела «в сём веке и в будущем». Пётр после тяжёлых продолжительных трудов не прочь был повеселиться, попировать, поплясать и побалагурить на распашку с дочерями и жёнами своих немецких друзей, а Евдокия Феодоровна, верная взглядам и преданиям старины, видела в забавах мужа нечто крайне предосудительное и безнравственное, преследовала его за это жалобами, упрёками и самою докучною ревностью. Впоследствии ко всему этому присоединились ещё другие, совершенно особенные обстоятельства, заставившие Петра видеть в своей супруге врага.[2]
Наглядевшись на свободную жизнь иностранцев в Немецкой слободе, жизнь, так резко отличающуюся от теремной замкнутости московских боярышень, Пётр не мог довольствоваться одною красотою своей супруги. Пылкая, страстная натура царевича, очевидно, уже тогда искала в женщине, если не знания, то, по крайней мере, ум, между тем как Евдокия Феодоровна Лопухина, судя по отзывам современников, не отличалась умом[3]. Не глупая, но бездарная, кроткая, но ревнивая, дородная и цветущая, но не особенно