собственно творчества Достоевского, мы ищем точки соприкосновения не между всеми текстами писателя, а лишь между теми, которые уже введены в диалог как Розановым, так и, вслед за ним, Маяковским. Сопоставления, приводимые нами, могут иметь или не иметь приоритетный характер для достоевсковедения. Для нашего случая явно нерелевантным окажется использование собственно работ исследователей творчества Достоевского. В свою очередь, в исследовании творчества Маяковского Е.Э. Брауна отмечалась важность для понимания поэта той, в частности, последовательности самоубийц, о которой мы говорим здесь в несколько более широком контексте. В отличие от американского исследователя, который вообще не касался в своем труде имени и произведений В.В. Розанова и действовал в традиционной манере сопоставления одного писателя с другим, мы в дополнение к очевидным мотивировкам связей между текстами Маяковского и Достоевского добавляем те связи, мотивы, которые находят свое обоснование в философствовании автора «О древнеегипетской красоте» и «Людей лунного света». При таком подходе целый ряд параллелей, которые невозможно установить априори, устанавливаются как элементы некоей единой розановской философии или его же концепции Египта, христианства, семьи и т. д. Излишне говорить, что все это связано непосредственно с подбором и комментированием текстов Достоевского. В свою очередь, тексты Достоевского включаются порой и в самые причудливые контексты, приобретая новые и неожиданные смыслы, на основе которых и взрастает новая образность Маяковского.
В этой ситуации оказывается возможным перейти к анализу семантики даже таких малых элементов текста, как многоточие в «Прошении на имя…», или понять, что могут означать слова Розанова о том, что Достоевский как бы описывает Египет, не употребив при этом самого этого слова. Кстати, в оценке этого высказывания Розанова ничего не изменится, даже если кто-то и обнаружит это слово в словаре писателя.
Вот таким непростым оказывается «расшифрованный» Достоевский из сложнейшего и очень закрытого диалога «на воздушных путях», как называл это Б. Пастернак, который вели между собой близкие Маяковскому люди в годы, менее всего способствовавшие подобным размышлениям. Пастернаку стоит верить. Ведь его сопоставление дуэлянта Пушкина и самоубийцы Маяковского удивительно точно соотвествует паре Кириллов – Ставрогин и мельком помянутых в «Охранной грамоте» «Бесов».
Теперь и мы можем включиться в этом диалог, вернувшись к тем местам предисловия, которые до этого казались странными или непонятными.
Это же относится и к статье Л.Ю. Брик «Предложение исследователям», «имя» которой и стало «фамилией» нашего Предисловия. В заключение заметим, что и знаменитые иллюстрации А. Родченко к поэме «Про это» очень часто восходят к соответствующим местам книг В.В. Розанова, это не удивительно, но это уже другой разговор.
Л. Троцкий. Самоубийство В. Маяковского[124]
Еще Блок признал за Маяковским «огромный талант». Можно сказать, не преувеличивая, что у Маяковского были проблески гениальности. Но это был не гармонический