шутник повесил табличку: «Большой Тюренн».
Как только кто-нибудь из инспекторов немного высвобождался или приходил с задания, коллеги тут же спрашивали его:
– Ты свободен?
– Да.
– Зайди-ка к Большому Тюренну! У него там работы через край.
Так оно и было. Люка постоянно не хватало людей для проверок, и не было, похоже, инспектора во всей службе, который хоть раз не побывал бы на улице Тюренн.
Все уже знали перекресток возле дома переплетчика и три кафе: кафе-ресторан на углу улицы Фран-Буржуа, потом «Большой Тюренн» в доме напротив и, наконец, «Табак Вогезов» на площади Вогезов – кафе, ставшее штаб-квартирой репортеров.
Они тоже внимательно следили за ходом дела. Ну а полицейские пропускали по рюмочке в «Большом Тюренне», оттуда из окна можно было наблюдать за мастерской фламандца. В кафе была их штаб-квартира, а кабинет Люка стал в некотором роде филиалом.
Самое удивительное, что сам Люка, заваленный работой, был, по всей вероятности, единственным, кто не наведался сюда ни разу со времени своего визита в первый день.
Тем не менее он представлял себе этот уголок лучше всех. Он знал, что за «Большим Тюренном» (за кафе, а не за кабинетом!) был роскошный винный магазин «Погреба Бургундии», он знал владельцев, и ему стоило взглянуть на одну из своих карточек, чтобы выяснить, что именно и кому они сказали.
Нет. Они ничего не видели. В субботу они уехали на уик-энд в Шеврез, где у них был домик.
За «Погребами Бургундии» разместилась лавчонка сапожника по фамилии Буске.
Этот говорил, напротив, очень много, но зато всем разное. Все зависело от того, когда с ним разговаривали – утром, днем или вечером, то есть от того, сколько аперитивов или чего-нибудь более крепкого он выпил в одном из трех, не важно каком, кафе.
Затем шел писчебумажный магазин Фрэр – мелкооптовая торговля, а во дворе, в глубине дома, была их картонажная фабрика.
Над мастерской Стёвельса, во втором этаже чьего-то бывшего особняка, выпускали серийную бижутерию. Это была фирма «Сасс и Лапинский», в которой работали по найму двадцать женщин и четверо или пятеро мужчин с совершенно непроизносимыми фамилиями.
Всех допрашивали, кого-то по четыре, а то и по пять раз разные инспекторы, не говоря уже о бесконечных расспросах журналистов. Два стола светлого дерева в кабинете у Люка были завалены бумагами, планами, справочниками, и во всем этом мог разобраться только он один.
Люка без устали добавлял все новые данные. После обеда, как всегда, Мегрэ безмолвно уселся у него за спиной, потягивая трубку.
На столе у Люка листок бумаги с надписью «Мотивы» сверху весь был испещрен заметками, вычеркнутыми одна за другой.
Пытались нащупать какой-нибудь политический мотив. Не в том смысле, в каком высказывался господин Лиотар, – его идея не выдерживала никакой критики. Но Стёвельс, живший очень замкнуто, мог быть членом какой-либо подрывной организации.
Эти поиски ни к чему не привели. Чем больше копались в его жизни, тем яснее было, что ничего подозрительного там