уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.
– У вас нет прислуги?
– Она не пришла.
Было ясно, что Лагранж лжет.
Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.
– Не открыть ли окно?
– Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.
– Может быть, лучше отправить вас в больницу?
Это его испугало.
– Только не это! Я хочу остаться здесь.
– Чтобы дождаться сына?
– Сам не знаю.
Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.
– Скажите, Лагранж…
Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.
– Что?
– Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?
– Клянусь, я его просил просто так…
Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.
– Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?
В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.
– Все же я попрошу у вас его фотографию.
Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.
Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.
– Здесь?
В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.
– Дайте мне…
– Что вам дать?
– Бумажник.
Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.
– Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.
Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.
– Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.
– Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра.
Он снова испугался.
– Это не к спеху.
– А что вы будете есть?
– Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.
– А сегодня вечером?
– Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.
– А если вам не станет лучше?
Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.
– Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?
– Я