две пешком рядом с медленно едущей их коляской. Спутник – «прагский студент», погруженный в философию и теологию, бегущий женского пола, этих легкомысленных ветреных особ, которые могут погубить настоящего ученого. Вернувшись в коляску, РП и пражский студент оказались свидетелями теологического спора попутчиков – другого студента, лейпцигского, с неким благочестивым магистром. Наутро спор заканчивается невинной шуткой, пассажиры смеются, мир безмятежен и прекрасен, как пейзаж, открывающийся из окна: «Река, кроткая и величественная в своем течении, журчит на правой стороне, а на левой возвышаются скалы, увенчанные зеленым кустарником, из-за которого в разных местах показываются седые, мшистые камни». Так выглядит старый мир за мгновение до того, как он начинает рушиться. Утром 14-го коляска въезжает в Лейпциг.
Этот город многое значит для РП, как и для Карамзина – и, между прочим, для русской культуры XVIII века тоже. Так как мы идем здесь прежде всего по следам РП, начнем с него. Он намекает, что всегда хотел приехать в этот город, говорит, что в Лейпциге «желал он провести свою юность», сюда некогда стремились его мысли, здесь надеялся он отыскать истину. Учитывая возраст нашего героя, получается, что он рвался учиться в местном университете, окунуться здесь в культуру, которая всегда была для него самой своей из всех европейских, – в немецкую. Ни один город не описан в «Письмах русского путешественника» с таким мягким воодушевлением, как Лейпциг, нигде так хорошо себя РП не чувствует. Далее он будет восхищаться и Базелем, ему неплохо живется в Женеве, Париж потрясает его, да и Лондон сначала пришелся ему по душе. Но истинный дом его души здесь – в Лейпциге, между книжными лавками, университетом, бюргерскими квартирами, публичными садами и церквями.
Лейпциг – самый соразмерный РП город, Лейпциг – старого мира, дореволюционного. Въезжая сюда в – пусть пока это мало кому известно – первый день новой эпохи, РП ненамеренно проводит черту между милым его сердцу немецким XVIII столетием и неведомым пока, уже общеевропейским XIX-м. Сложно сказать, случайно ли Карамзин заставил своего героя оказаться в любимом его (и своем) месте именно в такой день, на самом ли деле он приехал в Лейпциг 14 июля, но для читателя «Писем» это не столь уж и важно. Внимательный отметит это совпадение и задумается, невнимательный пройдет мимо. В любом случае знаменательная дата отмечается в повествовании аллегорическим природным явлением: «В нынешнее лето я еще не видал и не слыхал такой грозы, какая была сегодня. В несколько минут покрылось небо тучами; заблистала молния, загремел гром, буря с градом зашумела, и – через полчаса все прошло». То, что гремело в Париже в тот день – в отличие от лейпцигской грозы, – не прошло никогда.
Идеальный, на взгляд скромного просвещенного русского европейца, город – прежде всего соотношением Природы и Культуры, ландшафта и человеческой деятельности. «Местоположение Лейпцига не так живописно, как Дрездена; он лежит среди равнин, – но как сии равнины хорошо