он сам считал правильным. А от спора и крика только горло сорвешь и хороших людей огорчишь. А оно надо? Не надо. Потому и не спорил. Подумал и решил, что театр подождет. Сначала он станет таким же богатым, как бабушка. А уже потом создаст свой театр, где будет играть главные роли.
В глубокой тайне, вдвоем с приятелем он побывал и в публичном доме. Дядюшка (как и училищный инспектор) такого визита явно не одобрил бы. Долго шли, прячась по переулкам, оглядываясь, нет ли знакомых. Потом, натужно смеясь, стояли перед дверью в «заведение», не решаясь позвонить. Казалось, что там, за дверью – какой-то необыкновенный, тайный мир неслыханных наслаждений. Но ожидания тайного и небывалого не воплотились: все произошедшее напомнило ему скорее упражнения в спортивном зале училища, а не райское блаженство. Было противно за себя и за этих женщин. Было ощущение, что его обманули в чем-то самом важном. Правда, после этого визита он стал поглядывать на сверстников свысока, как обладатель хоть и не особенно приятного, но тайного взрослого знания.
Зато намного больше понравились визиты в заведения, где взрослые люди играли на деньги в разные игры. Там, в пышно обставленных залах, царила особая атмосфера азарта, риска, очень нравящаяся Додику. Особенно понравился ему бильярд. И не просто понравился: шары слушались его, летели туда, куда направлял их мощный удар его кия. Да и рубль, а то и полтора, выигранные им, делали эту игру чем-то совершенно особым. Как говорили в Бобруйске про редкий товар или необычное предложение: пимпер лагефер. Конечно, бывали и неудачи, когда в кармане оказывалось на полтинник, а то и на рубль меньше. Но постепенно отношение к «юноше» изменилось – он стал одним из признанных мастеров. Это тоже льстило самолюбию: с ним, пятнадцатилетним юнцом, считаются взрослые господа. Словом, жизнь шла, и скорее хорошая, чем плохая.
Потом как-то совсем неожиданно началась война. Еще в июне ее ничего не предвещало. Даже и по возвращению в Петербург он не почувствовал приближения чего-то. Газетчики кричали о главном событии – убийстве австрийского эрцгерцога Фердинанда. Событие обсуждалось на улицах, на вторниках у дядюшки. Сколько этих «важнейших событий эпохи» помнил Додик! Пообсуждали и забыли. Но в этот раз было все иначе: почему-то это событие решило не уходить в небытие. За ним последовали другие, связанные с ним. Прозвучало слово «война». В следующие годы новые слова стали вторгаться в жизнь все чаще. Но это слово было первым.
В августе того года их собрали в актовом зале училища под портретом царствующего императора и зачитали манифест о начале войны. После был торжественный молебен о победе русского оружия. Такие же молебны шли по всему городу. Да наверняка и по всей России. Неделю не стихали крики патриотических толп под окнами дядюшкиной квартиры, шли крестные ходы… Потом как-то все успокоилось. От угара первых дней остались только вопли мальчишек-газетчиков да новые темы для разговоров в кафе.
Правда,