да и молодухи во дворе то и дело пихали его крепкими грудями и подмигивали, предлагая сходить в парк на танцы, а то и просто в посадку, за станцию.
Заметив интерес к сыну со стороны слабого пола, Краснов-старший отозвал его в сторону и сказал серьезно:
– Ты уже парень взрослый, сам что к чему соображаешь не хуже меня. Голову морочить тебе не буду, посоветую по-отцовски. На ерунду себя не трать – кроме триппера ничего не получишь. Пользоваться собой не давай. Девок не порть, на твой век и нецелок хватит. Если не любишь, лучше ничего не говори. Врать об этом – подлость и грех. Дело твое молодое, но смотри, для детей да женитьбы должон за собой силу чувствовать – их кормить надо. Понял?
– Понял, батя! – ответил Краснов-младший, хоть понял он на тот момент далеко не все. Его отношения с девицами ограничивались жаркими кратковременными объятиями и неумелыми поцелуями в темных уголках да подъездах. Но отец говорил с ним как с взрослым, и это делало все сказанное необходимым и правильным. Этим, как и отцовским доверием, нельзя было пренебрегать.
Больше на эти темы они не говорили.
В самом начале душного украинского августа, когда даже ночью воздух кажется густым, как патока, и распаренный солнцем асфальт плывет под ногами, на шахте имени Ленина произошла очередная авария. На этот раз жертвами обвала стали двенадцать человек, и почти неделю спасательная команда пыталась пробиться в отрезанный камнепадом штрек. Но это было бессмысленно. На месте бывшего туннеля проходчиков громоздились черные глыбы, спрессованные чудовищной тяжестью рухнувших пластов. До тел погибших так и не добрались.
Хоронили пустые гробы, над которыми парторг, управляющий и секретарь райкома произнесли унылые торжественные панихиды. Толпа, собравшаяся во дворе шахтоуправления, тяжело молчала, и обвисшие куски кумача болтались на древках, как трупы на виселицах. Плакали вдовы. Плакал Костя Краснов – глядя на портрет отца с черной лентой через угол. Крошилась, превращаясь в прах, пересушенная кладбищенская земля, и ветер сразу же выдул из могильного холмика длинные, красноватые языки пыли.
В этот день Краснов-младший стал Красновым-старшим. Ему только исполнилось четырнадцать, и он был единственным мужчиной в семье. Последним мужчиной.
Через две недели он сдал вступительные на экономическое отделение техникума автоматики и уехал, оставив воспоминания детства и угольную пыль за стеклами вагона. Этого хотел отец, и этого хотела мама. Он должен был пробиться. И он пробился.
Дети играли на пляже под присмотром Лелека, усевшегося под грибком.
Амбал истуканом сидел на стуле в прихожей, а Болек рассматривал журналы на кушетке возле окон гостиной.
Диана, переодевшись в джинсы и свободную фланелевую рубашку, готовила обед для детей и то и дело пыталась подавить желание проскочить мимо амбала и, выбежав на крыльцо, закричать «Помогите!». Это было чисто рефлекторным желанием, как подуть на обожженные кипятком пальцы, но разум все-таки брал верх