мужчина и выжидательно уставился в него.
– Мне Поддубского, – пояснил Агеев, едва сдерживая нетерпение.
– Ну я Поддубский, – сказал мужчина и выпрямился с гаечным ключом в руке.
– Нет, знаете… Мне… чтоб постарше.
– Постарше? Отца, что ли? Так отец на рыбалке. Выходной все же, запрет только сняли. Я вот тоже собрался, да эта холера закапризничала.
– А отцу сколько лет? – спросил Агеев, опять настораживаясь. Упоминание о рыбалке как-то не вязалось в его представлении с пожилым возрастом отца.
– Лет? Пятьдесят пять вроде.
– Да…
– А что, мало? Так у нас тут имеется и постарше. Дед! – позвал мужчина, обернувшись. Но на дворе больше никого не было. – Где же он? Только сейчас выходил…
Мужчина прошел за угол дома, где начинался ряд недавно отцветших деревьев с побеленными стволами, между которыми лежали прополотые, политые с утра грядки.
– Дед, тебе сколько лет?
Ответа оттуда не послышалось, и Агеев тоже прошел за угол. С тыльной стороны дома на скамейке под кустом отцветшей сирени сидел глубокий старик в истоптанных валенках на тощих ногах. Сосредоточенно уставясь перед собой, он, похоже, находился во власти своих старческих дум и никак не отреагировал на их появление, только вскинул на Агеева рассеянный взгляд.
– Вот хочу спросить вас, – бодро начал Агеев. – Вы давно тут живете?
– Да он тут всю жизнь. Тут и родился, – охотно объяснил мужчина.
– Может, помните, тут на Зеленой Барановская жила?
– Была Зеленая, – подсказал сзади мужчина. – Теперь Космическая.
– Переименовали?
– В который раз. После войны была Танкистов. Потом Пекинская. Теперь Космическая.
Старик на скамейке как-то странно закачался вперед-назад, задвигал свешенными между колен жилистыми кистями рук.
– Барановская, Варвара… Немцы застрелили.
– Застрелили? Вот как!..
– Застрелили. На станции. Помню, как раз на зимнего Николу. Я еще дрова возил…
Это хотя и не было ошеломляющим для Агеева, который давно предполагал именно такой исход, он все же испуганно подумал: за что? Уж не из-за него ли? С щемящей болью в душе он постоял молча, будто дожидаясь, что еще скажет старик. Но старик молчал, размышляя или в ожидании новых вопросов.
– А еще, может, знаете, – с надеждой начал Агеев, – тут где-то на соседней улице жил один человек, жестянщик или слесарь, он еще в войну терки из жести мастерил, зерно тереть…
– Лукаш?
– Может, и Лукаш, не помню. Так у него на квартире учительница была приезжая. А с ней сестра жила…
Сказав это, Агеев почувствовал, что приблизился вплотную к тому главному пределу, к которому шел столько лет, и сейчас, наверно, услышит свой приговор. Надо было собраться с силами, чтобы выдержать его, каким бы он ни был.
– Лукаш мастеровой был, ага… Умел по дереву и по металлу. Мне еще рамы после войны делал. Мастеровой был, ага…
Лицо старика на короткий момент просветлело, он оторвал взгляд от земли и повел