к лесу, пытаясь сообразить, как бы утолить жажду. Плоды Ярнвида он исключил сразу. Они росли в великом многообразии, и, кажется, за все время, что они с Гретель шли, им не попалось ни одного одинакового, все были по-своему уникальны, как бородавки на старушечьем лице. Большие, малые, выпуклые, вытянутые, суховатые или сочащиеся соком – все они были так или иначе ядовиты, иначе и быть не могло. Ядовитые деревья никогда не родят нормального плода. Об этом Гретель предупредила его еще утром, когда они только тронулись в путь:
– Ты, братец, только не вздумай ничего с ветки сорвать. – Она серьезно взглянула на него, сверкнув своими серо-прозрачными глазами. – Тут все, чего ни коснешься, яд и отрава! Даже если выглядит как наливное яблочко из сада. Не касайся их и в рот не клади!
– Научил пастух епископа молиться, – буркнул Гензель недовольно. – Тоже мне большая наука. Это и так каждому ребенку давно известно.
– Это геномагия, – терпеливо сказала Гретель. – Даже то, что на вид словно обычное яблоко, внутри совсем не яблоко. В этом гадком лесу нет ничего съедобного, помни это, братец. Ничто здесь не совместимо с нашим метаболизмом.
Гензель не знал, что такое «метаболизм», но уточнять и не требовалось. Не дурак небось.
– Сам знаю! – отрезал он. Не хватало еще советов десятилетней пигалицы.
Тогда, утром, он еще не ощущал этой ужасной жажды, и предупреждение Гретель казалось ему пустым и излишним. Только круглый дурак осмелится съесть что-то в Железном лесу. Это то же самое, что напиться из родника, бьющего на чумном кладбище!
Но сейчас, когда жажда скручивала его своими щупальцами, а язык вместо слюны оказался покрыт слоем густой зловонной слизи, Гензель поймал себя на том, что вглядывается в попадающиеся на пути фрукты.
Они были уродливы, это верно. Какие-то толстобокие несимметричные кабачки с выпирающими то ли шипами, то ли листьями покачивались вровень с глазами, назойливо тычась в лицо. Кожистые и морщинистые изюмины, каждая – с кулак отца размером, гроздями свисали с кривых и немощных веток. Под сумрачной кроной леса то здесь, то там висели крошечные ярко-алые бусины, ну точно капли артериальной крови, повисшие в воздухе…
Гензель облизнул губы и поморщился – только хуже стало. Мысль о воде с каждым шагом все глубже проникала в голову, точно была гвоздем, шляпку которого он постоянно придавливал подошвой. Вода… В Шлараффенланде никогда не было проблем с водой. Тамошняя вода, конечно, была не очень чистой, отфильтрованной ревущими под землей машинами из подземных водохранилищ, горчила, оставляла на языке привкус смазочного масла и ржавчины, но это была вода. Ее выделялось по два литра в день на каждого взрослого мужчину и по полтора – на ребенка. Гензель редко выпивал всю свою норму – от жажды на фабричных работах, в холодных металлических цехах, редко мучаешься, скорее уж донимает непрестанный голод. Приходилось и выливать из контейнера излишки – не нести же домой, в самом деле… Сейчас Гензелю казалось,