эти стихи кажутся парадоксально-неожиданными, иногда – вдруг – оборачиваются чем-то с детства знакомым. Вот колдовское, народное, сказочное заборматывание:
Что движет все,
что движется,
Что слышит все,
что слышится,
Что видит все,
что видится.
Свободный стих у Афанасьевой соседствует с ритмизованным и рифмованным, они легко переходят друг в друга. Так, например, иногда изнутри свободного стиха вдруг пробивается вполне четкий ритм, и философское стихотворение легко переходит в детскую песенку или считалку.
Новые стихи Афанасьевой – это своего рода медитации. Иногда – в прямом смысле слова: в зеленом видится ящерка, созерцание объекта приводит к осознанию тождества с объектом:
Я смотрю на клен и становлюсь кленом;
Я смотрю на себя и становлюсь собой
В привычном и повседневном видятся всевозможные чудеса. Анастасия Афанасьева не ищет каких-то специальных поэтических тем, материал для стихотворений ей в изобилии поставляет мир, в котором она живет, и собственные органы чувств. Любая мелочь может стать поводом для поэзии, потому что все мелочи, если правильно на них посмотреть, удивительны. Кто-то идет, указывает на что-то рукой, и из этого рождается стихотворение. Или – открытие двери – но не просто открытие, а «наповал». Афанасьева смотрит на мир с удивлением: в этом удивлении перед нами предстают странные двуногие существа – люди, равно как и насекомые, и явления природы. Об этом чуде в повседневном, об удивлении подлинно простым вещам пишет Афанасьева:
Как тут не распластаться, как не оглохнуть,
как не упасть без воли к сопротивлению
перед тем, что так повседневно?
Бывает ли что-нибудь удивительнее
просыпающегося человека, страннее
падающего снега,
…
Есть ли что-нибудь, достойное вздоха или удивления,
кроме подлинно простой вещи?
Вещи увидены первозданно, и потому становится странным язык, в котором они как-то называются, и кто, спрашивается, их так называет?
Как пролетают толстые белые хлопья
Кто называет
Их облаками?
Весь этот странный мир окрашен чувствами доверия и открытости, беззащитности и готовности предстоять. В этом мире бытие – значит свобода, свобода – значит поэзия; это воздух, мир наполняющий, проникающий между словами. Зрение в этом мире – это способ обнимать вещи, слух – способ обнимать звуки. В этих стихах часто ставятся разнообразные вопросы:
Отчего мой вопрос – то же, что и ответ?
Господи, сколько мне лет?
Почему я – и зрелость, и детство?
Почему моя радость больше меня?
Почему она произошла от огня?
Вопросы эти детские, наивные, и – философские. В них есть что-то от древней досократической мудрости – и первозданность впервые открываемого мира. Наивность и мудрость здесь сходятся, как детство и зрелость. Самые абстрактные вещи в стихах Афанасьевой в том самом детском взгляде становятся цветными, плотными, осязаемыми. Внутри вещей живет