неба крутится без проку.
А у черты вдали
проходит, не спеша,
кораблик, мотылëк,
и видят сон матросы:
висит над мачтой, искрами меча,
предгрозовой огонь голубоватой розой,
мерцанье,
мрак,
мечта,
метафора,
зерно метаморфозы.
Псалм VIII
Голос крови
Кубической воды
оранжевый кристалл,
на гранях воздух сух.
Стада моей беды
по рëбрам острых скал
пасëт библейский дух.
Несбыточный глагол
терзает хордой губ
окаменевший лик,
а на уступах гор
судьбы бубновый куб,
прозрачный сердолик.
И в нëм, как в янтаре,
за миллионы лет
увязнувший москит,
спит будущий Еврей,
в Торе сокрыв увет.
Спит каторжный левит.
Запаяно зерно.
Один свободный вдох
его освободит.
Как ярости ярмо,
как радости сполох,
как юности магнит,
на остриях гряды
высокий зреет клик,
и напрягает слух
кубической воды
библейский сердолик,
оранжевый пастух.
Псалм IX
Ещë не обморок, а морок
Марине Фиалковой
Ещë не обморок, а морок –
раскрывается земля,
и клубится возле норок
август, вылет муравья.
Рваной августовской раны
пересохшую гортань
речью суетной тиранит
крыльев выдоха таран.
Псалм X
Есть нечто беззаветно птичье
Марине Фиалковой
Есть нечто беззаветно птичье
в полëте падающих листьев.
Так голос неизменный кличет их,
как истовый и меткий выстрел,
и радость, зëрнышко свободы,
кружит, как опытный пилот,
их медленные хороводы
сквозь встречный муравьиный лëт.
И листьев танцем золотистым
к слов шелестеющим крылам
спускаются сухого смысла
крупицы, вопреки словам.
Псалм XI
Весть, что по степям
Весть, что по степям
дорожной пыли дня взвесь
клубится для
того, чтобы осесть
пуховым серым платком,
будто и не ехал никто,
взглядом впиваясь в прядь
колеи, убегающей вспять
от колен. Расстояние, пядь,
меньше толщины стен
с пограничным столбом.
Передвижение – взлом,
если едешь спиной вперëд.
Душа – воробей, стрелянный влëт
прячется в газетный кулëк привычек,
пëрышками шурша
о помятое «Здравствуй, дом!».
Расторопная память с дырявым дном
сохранила