удачи. Поначалу ему было страшновато и как будто стеснительно, а вышло ничего себе, гладко, хорошо.
– Не так как-то у нас, – сказал Терпуг. – Я думал, ты по-настоящему сделаешь… Все ждал… А ты кашемир, платки… На кой черт они?
– Нет, ничего. Лучше бы денег, конечно, да шут его знает, игде оне у него? В курене небось?
– А из-за этого пачкаться не стоило.
– Да ты погоди! Это – пример. Вот к Дуванову зайдем. У этого касция всегда при нем, я знаю. А Рванкин – хитрый черт, в лавке денег не держит. Пойдем к Дуванову! Выну ножик – на стол деньги! Руки кверху! По доброй совести… А не даст по доброй совести, возьмем сами…
Терпуг молчал. Похоже было, что упал уже духом. Но когда подошли к бакалейной лавке Дуванова, он сказал Копылову:
– Только не тяни ты эту канитель… Враз, не копаться!.. Дуванов читал «Биржевые ведомости». Он не сразу оторвался от газеты и взглянул на посетителей равнодушно, молчаливо-вопрошающим взглядом. Прежде он держал кабак, и в нем выработалась привычка к флегматически-презрительному взгляду на большую часть человечества. С покупателями он не терял лишних слов, цены назначал решительные, товар у него был такого свойства, что выхвалять его не было особой надобности. И торговаться не любил.
Копылов вошел с видом решительным, резко стуча сапогами. Сердце забилось у Терпуга. Вот он сейчас крикнет:
– Руки вверх!
И тогда этот читатель газеты присядет на корточки от страха. А они заберут кассу и уйдут, приказавши ему не двигаться с места в течение десяти минут.
Копылов строго кашлянул. Готовился крикнуть: руки вверх! Но вместо этого не совсем уверенно сказал:
– Дай-ка нам… розового масла…
– Не имею такого, – равнодушно ответил Дуванов.
– Ну, какое имеешь… Духовитого, словом сказать!
– Есть репейное. На разные цены: в пятнадцать, в четвертак… есть за сорок…
– Давай за сорок!
Дуванов не спеша поднялся с табурета, подошел к полкам и выбрал один из розовых флаконов. Копылов взял его в руки, нерешительно повертел. Потом коротким ударом о стойку отбил горлышко. С некоторым недоумением, но молча и выжидательно Дуванов глядел, как он налил масла на ладонь, помазал голову, усы и молча передал флакон Терпугу. Терпуг поднес флакон к носу, понюхал, потом поставил на полок и сказал грустным голосом:
– Пахучая вещь!
– Мажь голову! – наставительно сказал Копылов. Но Терпуг не обратил внимания на его слова, нахмурился и сказал мрачно:
– Давай кассу, Григорий Степаныч!
– По доброй совести! – тотчас же прибавил Копылов сурово и, нагнувшись к голенищу, вытащил нож.
– Видал? – спросил он коротко, слегка потрясая им. Брови его были сдвинуты, но в глазах прыгал смех, готовый прыснуть во всякую минуту. Дуванов изменился в лице и попятился в угол. Было несколько секунд молчания, когда экспроприаторы и их жертва глядели друг на друга в недоумении и выжидательно. Потом Дуванов с усилием улыбнулся, но губы его конвульсивно дергались.
– Экспроприаторы, что ль? – выговорил