заседатель развязать велел еще раньше. Иван Захаров выносит деньги, дает заседателю, тот сосчитал, сунул в карман. «Теперь, говорит, тебе, старик, беспременно месяца на три уехать надо. А не уедешь, – смотри, – на меня не пеняй… Ну, лошадей мне давайте!..»
Отошел я от окна, прошел на сеновал, думаю, сейчас кто-нибудь к лошадям выйдет. Не хотелось мне, чтоб меня под окном-то увидали. Лежу на сене, спать не сплю, а все будто сон вижу, с мыслями не могу собраться… Слышу – проводили заседателя. Побрякал колокольцами, уехал… В доме все улеглись, огни погасли. Стал было и я дремать, да вдруг это слышу опять: динь, дииь, динь! Колокольчик звенит. А ночь-то тихая-претихая, далеко слышно. И все это ближе, да ближе: из-за реки к нам будто едут. Малое время спустя и в избе колокольчик-то услыхали, огонь вздули. Тройка на двор въехала. Знакомый ямщик проезжающих привез, – значит, по дружбе; мы к нему возили, он к нам.
Ну, думаю себе, может, ночевать станут. Да и то: ночью редко меня посылали; больше сам хозяин либо сын да работник. Стал я опять дремать, да вдруг слышу: Безрукой с хозяином тихонько под навесом разговаривают.
– Ну, как же быть? – старик-то говорит. – Да где же Кузьма?
– То-то вот, – хозяин отвечает. – Иван с заседателем уехал, а Кузьма, как народ увидал, так сейчас теку. И в кустах его, слышь, нету. Дурак парень этот. Совсем, кажись, ума решился.
– Ну а Федор? – старик опять спрашивает: это уж про меня.
– Федор, мол, вечор с мельницы приехал, хотел в избу идти, да я не пустил.
– Хорошо, говорит, надо быть спать завалился. Ничего не видал?
– Надо полагать – ничего. Прямо на сеновал ушел.
– Ну, ладно. Пустить его, видно, сегодня в дело…
– Ладно ли будет? – говорит Захаров.
– Ничего, ладно. Парень этот простой, а сила в нем чудесная; и меня слушает, – кругом пальца его оберну. И то сказать: я ведь в самом деле теперича на полгода еду, а парня этого надо к делу приспособить. Без меня дело не обойдется.
– Все же будто сумнительный человек, – говорит Захаров. – Не по уму он мне что-то, даром что дурачком глядит.
– Ну, ну, – старик отвечает. – Знаю я его. Простой парень. Нам этаких и надо. А уж Кузьму как-нибудь сбывать придется. Как бы чего не напрокудил.
Стали меня окликать: Федор, а Федор! А у меня духу нет ответить. Молчу. Полез старик на сеновал, ощупал меня. «Вставай, Федорушка! – говорит, да таково ласково. – Ты, спрашивает, спал ли?» – «Спал, говорю…» – «Ну, говорит, дитятко, вставай, запрягай коней; с проезжающими поедешь. Помнишь ли, в чем клялся?» – «Помню, говорю». А у самого зубы-то щелкают, дрожь по телу идет, холод. – «Может, – говорит старик, – подошло твое время. Слушайся, что я прикажу. А пока – запрягай-ка проворней: проезжающие торопятся…»
Вытащил я из-под навеса телегу, захомутал коренную, стал запрягать, а сердце так и стучит, так и колотится! И все думаю, не сонное ли, мол, все это виденье? В голове суета какая-то, а мыслей нету…
Безрукой, гляжу, тоже коня седлает, а конек у него послушный был, как собачонка. Одною рукой он его седлал. Сел