та же, всё та же морока, вселенская хворь или хмарь —
кромешная музыка Блока, аптека, брусчатка, фонарь.
Цитата – очень значимый элемент поэзии Бориса Марковского. Речь не о словесных включениях. Не только о них. Цитируются образы, ритм, звучание стиха, настроение. Осип Мандельштам писал в «Разговоре о Данте»: «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает». Поэзия – как природа: созданное поэзией принадлежит всем. Поэты щедро черпают из общего поэтического хозяйства, переосмысляют, преображают почерпнутое, принимают или отрицают его. Несмолкающая цикада не создает пространство, в воздухе которого звучит: она всякий раз звучит по-своему в воздухе того пространства, в который вцепилась. Стихотворение – всегда еще и разговор поэтов между собой.
Мандельштам писал также, что образованность – это богатство ассоциаций. В богатстве ассоциаций являет себя и образованность поэтического таланта.
Талант Бориса Марковского привлекает замечательной образованностью.
Среди собеседников Бориса Марковского – лучшие поэты классического девятнадцатого века и те, более нам близкие (для моего поколения – старшие современники), чьё творчество стало вершиной недавнего двадцатого. Не называю имена: читатель найдет их в эпиграфах, угадает в откликах, отзвуках, в мотивах и мелодике стиха; более того, открывая книгу (и не только эту – любую книгу современного русского поэта), он уже держит в памяти их имена и строки, держит наготове, мерой совершенства, которой будет оценивать читаемое. (Борис Марковский о поэтическом труде: «в несбыточном плену у совершенства».)
Но тут же, рядом, – иной круг поэтических друзей: их имена, стихи не на слуху, не в памяти, они открываются у Бориса Марковского в перекличках и отсылках, уточняются в прозаических заметках и примечаниях, Борис Марковский с настойчивым постоянством утверждает свою к этому кругу причастность.
Названный круг – застолье киевской поэтической богемы 1960–1970-х годов: такая возникала – не могла не возникнуть – параллельно и вопреки официальной (официозной) литературной среде, в творчестве и поведении естественно и «назло» противопоставляя себя ей. Как правило, под тяжестью того, что Пушкин именовал силой вещей, и, уступая несоответствию своего духовного и душевного устройства обстоятельствам времени, места и образа действий, люди этого круга в поэзии не заживались, да и вообще не заживались.
Друзья, прошу, не исчезайте, не уходите насовсем, стихи печальные читайте
или отрывки из поэм и говорите, говорите
ночь напролет, пока звезда…
Но только сердце мне не рвите, не уходите навсегда…
Борис Марковский воспринимает уход этого круга поэтов, как исчезновение значимого поэтического поколения, творчество которого, пусть мало замеченное или вовсе незамеченное, подчас не принимаемое всерьез, по-своему, прямо или опосредовано отразилось на дальнейшей нашей