забрался бы в алтарь. Но Михаил Наумович нелегала поймал.
– Ивашка, Ивашка, Иванко, Вашутка, так нельзя, так Боженька не позволит!
И чудно было, с какой покорностью и робостью строгий отец заговорил! Будто и впрямь не на земле стоит храм, а в небе, и отец, взирая на грозные воинства небесные, не решается говорить на земном языке скорби и горя.
– Михаил Наумович, твой сын Вашутка очень рано хочет проникнуть в алтарь! – сказал кафедральный протоиерей Суторский, давая отцу Вани крестное напутствие. Непонятно было, не то грозит чем священник, не то предупредил отца о будущем Вани: будет священником. А возможно, даже монахом станет.
Когда шли домой, увидели сидящего под деревом портного Моше. Моше был лучший портной в местечке. И самый горький пьяница. Жена его, худощавая Сара, и била его, и выгоняла, и все равно принимала снова в дом.
– Горе мое, горе! Что же ты опять в грязи сидишь, а я все работай да работай!
У Моше было две дочки и сын Земка, Ванин ровесник. Старшая дочка, красавица Хава, влюбилась в проезжего шляхтича и с ним сбежала. Вернулась через полтора года, больная туберкулезом, и умерла в родах. Младшая, Фира, кажется, удачно вышла замуж в Петербурге, но с родителями никакой связи не поддерживала из-за их предрассудков. Моше вроде бы о дочках не вспоминал, но нет-нет да и сядет под деревом вот так, как сейчас. Посидит, поплачет, встанет, пьяно пошатываясь, а потом пойдет танцевать. И кричит, бывало, грозя кулаком в небо:
– Это я для Тебя танцую! Смотри, как танцую. Все для Тебя! Ты смотри только!
Начался осенний дождь. А Моше плакал и дождя не слышал. Навстречу Михаилу Наумовичу и Ване бежал Зема – забрать своего папу. И вдруг остановился, замер. Перевел огромные, горчичного цвета глаза с Михаила Наумовича на Моше. Потом посмотрел на Ваню. Голую жеребячью шею обвивал ветер. И вдруг Зема поднял руку, чтобы защититься от резкого порыва ветра. А казалось – будто защищается от Вани.
– Зема, Зема, – крикнул Ваня, – твой папа простыть может! Пойдем, поможем ему!
И тут Моше встал. Возможно, увидел Земку. Подскакивая, сделал несколько шагов. И сказал не то Михаилу Наумовичу, не то снова в хмурое ноябрьское небо:
– Вот я сына родил. Это и вам, господин, понятно – как сына родить. Только и есть что сын, и через него у Моше все есть.
И, крепко сжав Земкину ручонку, почти побежал впереди Михаила Наумовича и Вани. Зема оглянулся на бегу, едва не упал. Ваня поразился тому, с какой надеждой смотрит на него Зема, будто просит чего. Вряд ли Ваня понял, чего именно просит Зема, но что просит – ударило в самое сердце. Да, просьбы. Как их много! Старик, потративший на дочерей здоровье и силы, но опустошенный, как осеннее птичье гнездо; его жена, у которой в муже и детях заключилась вся Вселенная; Земка, которому, наверное, просто больно жить, потому что он любит родных и не может сделать так, чтобы все снова стали счастливы, как было когда-то, – все они были беззащитны перед огромным общим земным горем, которое