жизни. Вот как всё гордо! И я тогда и придумал принципы эти внешние, решил им следовать, но внутреннюю серьёзную работу, рефлексию, так сказать, я не провёл. Конечно, вопросы чести и достоинства я решил, насчёт идей и взглядов решил, но чего-то мне тогда не хватало, не был я во всём этом будто бы уверен. Но как специально попались мне на одном мероприятии университетском молодые люди, такие же, как и я; оказалось, называют они себя «современными архаистами». Я их расспрашивать начал и понял, что все принципы их с моими неоконченными, неуверенными идеями совпадают. И ведут они образ жизни такой же, как и я. Мы разговорились на том мероприятии университетском и договорились о встрече на их специальном собрании. Я пришёл на это их собрание, а там беседы у них занимательнейшие и всё точно как я думал до этого, всё они про девятнадцатый век рассуждают, о том, как хорошо там было; я тоже беседу поддерживал, своими мнениями делился. Мне уж очень в их небольшой компании понравилось. Нас пока всего, если со мной считать, четырнадцать человек, но, думаю, скоро больше будет. Есть активные среди нас, есть не очень, но главное, что идеи общие, и взгляды у нас у всех совпадают. Уже хожу на эти собрания полгода, очень они мне полюбились, всех членов этих собраний я очень уважаю, уж поверь мне!
Мы других завлечь пытаемся, ведь разговоры у нас не только о прошлом, мы ещё идеи будущего придумываем и доказываем. Вот всё как! Идеи мы эти называем прогрессивно-ретроградными и здесь не только от удобств современных отказ, здесь целая система у нас придумана.
Ну да ладно, там много ещё чего интересного; это я начал тебе лишь поверхность рассказывать. Утомлять тебя не стану, потом ещё лучше встретимся, адрес свой тебе оставлю, и ты письмо напишешь или придёшь просто, – всю свою длинную историю Пешкинский знал почти наизусть, так как часто её кому-то рассказывал. Когда он в этот раз закончил говорить, лицо его снова напряглось, а глаза вопросительно посмотрели на Караванова, ожидая, пока он повернётся, но он этого не делал, продолжая сидеть в размышлениях; тогда Пешкинский не стал дожидаться и накинулся на остывший обед.
Караванов, немного подождав, медленно повернулся и поглядел очень презрительным взглядом на Пешкинского, который уже в это время с большим удовольствием ел первое блюдо. Но Пешкинский не заметил, что Караванов повернулся и смотрит на него, и тогда он сказал:
– Нет, Демьян, так нельзя. Ты перешёл все границы… Маме твоей так и передам, что её любимый сын странными идеями увлёкся, выкинул телефон, болезненно истощал и всё время ходит пешком. Печально это, Демьян.
Тогда Пешкинский медленно поднял свои глаза, которые всё смотрели на тарелку. Взгляды двух давних приятелей сошлись, лицо Пешкинского, в отличие от состояния, в котором оно было после окончания его рассказа, больше не дрожало, взгляд Караванова перестал быть презрительным, и так, упорно смотря друг на друга, с похожими