площадь. Помню, как на ее месте красовался огромный котлован и разливанное море. В ту пору я пробовал себя в роли церковного органиста, правда не в Берлине, а в тюрингской деревне, той самой. У деревенского пастора была неожиданная фамилия Хан и не менее неожиданная внешность – вылитый Фред Макмарри, звезда нуара и первых джаз-оркестров. Из деревни я снова торопился в Берлин, дабы не пропустить не поезд на Саратов, но гастроли легендарного биг-бэнда: в Берлинской филармонии (оказавшейся тогда едва ли не на краю котлована) давал концерт оркестр Гленна Миллера. С классическим репертуаром: «Серенада лунного света», «Коктейль лунного света»… Оркестр на поверку оказался голландским лицензионным. Немцы тоже горячо любят, назубок знают, очень давно и хорошо играют Миллера. Воздействие музыки Гленна на сознание послевоенной молодежи здесь было почти аналогичным тому эффекту, который произвела его же «Чаттануга» в СССР. Но в вопросе приобретения европейской франшизы соседи из мельничной страны оказались смекалистее и шустрее.
Между прочим, с Миллером мало кто может сравниться в трепетности исполнения свинговых баллад. В балладах – свои луны. Меланхолия исчезновения и созерцания, ностальгии, недосказанности, любовного пепла, оставшегося от тепла. Перемещающиеся оттенки, хрупкие и зыбкие грани параллельных пространств. Как шутят немецкие астрономы, «мы – звездная пыль в самом демифологизированном смысле».
В отечественной традиции у луны был несколько иной привкус. «И на штыке у часового горит полночная луна!» – восклицал Федор Глинка. «Скучно, грустно […] Колокольчик однозвучен, отуманен лунный лик», – возражал Пушкин. «Кремнистый путь блестит» у Лермонтова. «Неуютная жидкая лунность» разлилась у Есенина, в Берлин заглядывавшего. «Луна стоит на капитанской вахте […] Уходит женщина, любимая тобой» – у Луговского. Хотя других наблюдений – тоже в избытке. «Молодая луна – это языковой образ, ежемесячно обновляемый небом», – писал Виктор Шкловский, временный берлинец. Бродвейской и голливудской Америкой попахивает сентенция еще одного временного берлинца – Вертинского: «Как лунная голубая дорога […] мелодия властно влекла за собой в какой-то иной мир, мир невыразимо прекрасных чувств, светлых и чистых как слезы во сне, […] заколдованный мир […], точно опрокинутый в […] озера таинственный ночной лес, залитый лунным светом». Спросите, при чем тут немцы? Но ведь «Лунная соната» – бетховенское изделие, а сама луна, если верить Поприщину, – продукт хромого бочара из Гамбурга.
У немцев есть хорошее выражение: Blick über den Tellerrand. Перевести чужой идиоматический оборот – дело нелегкое, особенно, когда нет точного эквивалента. Присказка «видеть дальше своего носа» в качестве перевода не подходит, «совать свой нос в чужой огород» – тем более. Речь о способности мыслить шире, видеть то, что творится за пределами круга, будь это лунный нимб, барабанный обод, каемочка блюдца, свет от торшера или пространство, намертво схваченное той или иной кольцевой дорогой. Наверное, нынешних русских литераторов Берлина,