ведь так мелко, вынырнуть всегда успею. Затем – холодное, отчужденное любопытство: интересно, сколько я так протяну? Совсем-совсем без воздуха. Двадцать четыре. Двадцать пять… Двадцать шесть… Двадцать семь… Двадцать восемь… Зачем? Не спрашивай, просто считай. Двадцать девять… Тридцать…Тридцать один… Тридцать два… Тридцать три…
Оказывается, можно жить и двигаться вперед не дыша. Вот и водоросли. Она помнила – тренер предупреждал – что даже опытный пловец может запутаться в речной траве. Вот были случаи… Тридцать четыре… Тридцать пять… Так что держитесь подальше, а если попались – порядок действий такой… Она прекрасно усвоила порядок действий. Осталось проверить. Вот он удивится, когда она преодолеет эту опасную ловушку легко и свободно, проскользнет тайными ходами, сквозь узкие просветы, в сонно мерцающие щели, где пасутся мальки, не потревоженные опытным пловцом.
И может быть, тогда он простит ей корь и снова примет в команду, снова признает. Он скажет: смотрите и учитесь, эта девочка приручила воду, настоящую воду, с донным речным песком, с илистой мглой, она прошла между холодными и теплыми потоками, сквозь клети подводных растений, сквозь это мертвое клубление тьмы – и вышла на свободу.
Тридцать шесть. Или не шесть… Или семь? Пусть будет семь… Семь чего? Вот раньше были дайверы, задерживали воздух на семь минут. Красивое слово – дайверы. Дай веры. Дай. Веры. Не дашь? Ну и не надо. Мне все равно, есть ты там или нет – на том берегу, со своим глупым секундомером. Нет так нет. Нет так нет.
И вдруг наступил покой. Кристина почувствовала необычное опустошение внутри.
Раньше пустота казалась ей воздухом, который наполняет горюющее сердце, когда оно забывает о своем горе. Теперь не было никакого сердца, никакого горя и никакого забвения – ничего, что можно было бы заполнить. Только покой.
Кристина медленно скользила в подводной тьме, со всех сторон к ней ластились нежные лапы водорослей, и все сгущались вокруг нее, пока наконец течение воды не застопорилось совсем, а с ним – остановилась и Кристина. Теперь она просто лежала в реке-траве, как в колыбели, колеблемая вместе с ее листьями и стеблями – она сама стала травой, и в этот момент увидела свет: тысячи огоньков белого света, они были везде, они распускались как цветы в гуще водорослей и, струясь, отлетали вверх. Ух ты! Здесь все наоборот! – удивилась Кристина, – лепестки опадают не вниз, а вверх. Она потянулась вслед за ними, но водоросли крепко спеленали ее. На одно бесконечно длинное мгновение Кристина увидела себя со стороны – и все поняла. Но уже было не страшно. Вверху сияло, качалось в слоях воды зеленое карамельное солнце. Белые огоньки взлетали к нему, роились и соединялись с его светом, и свет увеличивался и расширялся, как надувной шар, внутри которого лежала исчезающе маленькая Кристина.
Она забыла все – и гордость, и обиду, и как мечтала, чтобы чужой человек с секундомером был ее отцом. И острое сострадание к матери, смешанное с чувством гадливости и стыда. Все вынесло