угол Николаевской. Дальше Ната знала дорогу.
Как же удачно, что Петр Константинович несколько дней назад перебрался сюда из того огромного дома на Кирочной, где жили раньше! До Кирочной еще далеко, а Разъезжая почти рядом.
Ната приостановилась, шмыгая носом, тяжело дыша. Сильно же она ушиблась – даже кровь пошла. Теперь нескоро остановится. Когда им с Машкой удаляли гланды, такое у обеих было кровотечение, что доктора до смерти перепугались. И мама тоже…
Руки в крови, подол, теперь и лицо. Не дай бог, попадется кто-нибудь навстречу…
Но вокруг пусто, вокруг пустынно. Это сначала пугало Нату в Петрограде, теперь же она благословила это безлюдье. Ах, как медленно истекает день! Вот если бы стало уже темно! Уличного освещения не осталось и в помине, даже керосинового, и электрические фонари на главных улицах стояли с разбитыми стеклами. Впрочем, электричества все равно не бывало почти сутками.
Теперь это было бы на руку Нате. Но еще светло.
Затаиться, дождаться, пока стемнеет? Нет, ее может кто-нибудь увидеть. Испугается, поднимет крик, созовет людей. Надо бежать!
Ната уткнулась носом в плечо и спрятала окровавленные руки в широченные рукава «малахая», как назвала это одеяние Верочка, напяливая его на подругу и нараспев декламируя:
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул держать идет!
– Это Пушкин? – наивно спросила Ната.
– Тебя послушать, так все стихи в мире Пушкин написал, – засмеялась Верочка. – Но нет, это Ершов – «Конек-горбунок».
А потом…
Нет, не надо!
Ната полетела вперед, то и дело оглядываясь. К счастью, погони не слышно и не видно.
Ната ускорила шаги. Улицы, переулки, проходные дворы распахивались перед ней, словно в той книжке-раскладушке «Кто построил Санкт-Петербург», которую когда-то с упоением рассматривали они с Машкой. Книжка была потрепанная, подклеенная, очень в их семье уважаемая. Ее подарили отцу, когда он был еще мальчиком, потом книжку читали старшие сестры, затем – все младшие: она сама, Машка и брат…
Ната почувствовала, что лицу стало очень холодно. Ах да, она плачет.
Больше всего на свете хотелось остановиться и зареветь во весь голос, размазывая слезы и кровь по лицу.
Впрочем, так плакать она еще в детстве отучилась. А сейчас еще и некогда.
Слава богу, вот уже Разъезжая, вот уже и дом, где ее ждет Петр Константинович!
Убогое парадное, грязная лестница, пляшущая под ногами, обшарпанная дверь, которая почему-то плывет то вверх, то вниз.
Ната ударила в нее обоими кулаками.
– Кто там? – тотчас раздался настороженный шепот.
– Откройте, – прохрипела Ната, с усилием сглатывая кровь, – откройте скорей!
Дверь распахнулась, навстречу выплыли из темноты два бледных пятна – вроде бы чьи-то лица.
– Ната, о господи… Что с тобой?! – возопило одно пятно женским голосом, но тут же замолкло,