или в стычке с кабилами, или на берегах Сенегала – не все ли равно. Конечно, я предпочел бы отправиться к господину Вельзевулу, предварительно подстрелив с дюжину арабов или сенегальцев.
– Но пока мы еще живы, – заметил магнат, по-видимому, увлеченный какой-то своей мыслью.
– Что ты хочешь этим сказать, граф? – спросил тосканец, приподнимаясь на нарах, служивших ему постелью, и звеня ручными кандалами, впрочем, не стеснявшими его движений.
– Начальник и его подчиненные не знают всего, что может произойти за эти три недели.
– У тебя, граф, как будто есть какая-то надежда не попасть под расстрел?
– Конечно, есть.
Тосканец даже привскочил.
– Клянусь брюхом дохлого кита, как говорит этот скотина вахмистр, ты хочешь смутить мой сон какой-то надеждой. Я уж было философски покорился перспективе, что мне всадят полдюжины свинцовых орехов в мое тощее тело, а теперь…
– Хватаешься за жизнь? – спросил магнат, улыбаясь.
– Мне всего двадцать семь лет…
– И ты воображаешь, что мог бы еще сделаться адвокатом?
– Нет! Если бы мне удалось вырваться из этого ада, я бы отправился в Калифорнию искать золото. Я уже ничего не помню из законов.
– Ну, будем надеяться увидеть тебя в числе собирателей золотых зерен.
Тосканец потянулся в сторону венгра, прикованного к крепким нарам, и, пристально вглядываясь в него в течение нескольких мгновений, спросил:
– На кого ты рассчитываешь?
– На отца Афзы, или, если хочешь, на тестя…
– На тестя?
– Да, потому что я женат по магометанскому обряду на Звезде Атласа.
– Афза твоя жена?
– Уже три месяца.
– Сто жареных морских скатов! И никто этого не знал?
– Мы приняли все меры, чтоб не знал никто, кроме нас троих.
– А разве ты не знаешь, что и вахмистр…
– Любит ее? Знаю. И потому именно он и придирается ко мне, что несколько дней тому назад видел, как я разговаривал с ней. Не случись того, что случилось волей судеб, через две недели меня не было бы в бледе. Хасси аль-Биак уже распродает своих верблюдов и лошадей кабилам.
– И ты бы оставил меня здесь?
– Нет, Энрике, один махари[13] приготовлен и для тебя. Я не забуду твоего участия, когда я убил льва, собиравшегося сожрать мою Афзу.
– И в благодарность, граф, ты ничего не сказал мне о происшедшем.
– Не ко времени было бы рассказывать. Теперь речь идет о нашей жизни.
– Но кто же передаст Хасси аль-Биаку, что мы в карцере, скованные?
– Человек, на которого ты уж никак бы не подумал: сержант Рибо.
– Да неужели? Он, кажется, ненавидит тебя и придирается к тебе больше, чем к кому бы то ни было.
– Рибо самый человечный из всех; когда он может спасти жизнь, он охотно спасет ее, если только ничто не грозит при этом его нашивкам.
– Да, ты прав… Рибо! Вот уж никто бы не поверил.