разбираться, кто из нас разбил чашку? Или учительница орёт из-за волос, хотя ей-то какое дело? Ты – не слабый. Эти, из соседнего двора – они самые настоящие слабаки, если сворой набрасываются на того, кто не может им дать отпор.
– Они так не думают…
– Похоже, они вообще никак не думают. Да и кого волнует их мнение? Не грусти, слышишь? У тебя есть я. Я буду защищать тебя, пока ты не вырастешь.
– Правда? Тебя ведь больше никуда не увезут? – в светлых глазах друга в тот момент читался страх, и я едва смог сдержать слёзы.
– Никуда, – заверил его я. – Меня уже в музыкальную школу отдали. А если попытаются увезти, я сбегу. И буду жить на чердаке. Да где угодно, только бы больше не было этих переездов!
– Тебе ведь не нравится Город…
– Теперь – нравится. Очень даже нравится, правда!
Так мы и росли вместе. Ангел знал обо мне намного больше, чем родители, братья и сёстры вместе взятые. На тот момент так много обо мне не знал никто… Кто бы мог подумать, что для меня, человека, который не представляет своей жизни без музыки, музыкальная школа станет такой пыткой! Возможно, всему виной была учительница – сурового вида пожилая дама с резким, скрипучим голосом, абсолютно немузыкальным.
– Ваш сын, бесспорно, талантлив, но ленив, – безапелляционно заявила она моим родителям, когда заметила, что вместо ненавистных гамм я с куда большим удовольствием играю мелодии из собственной головы. Как они туда попадали, я не знал. Да и не задумывался над этим. Если честно, даже не специально игнорировал треклятые гаммы. Мне просто нравилось это ощущение: музыка, зарождаясь где-то внутри, течёт сквозь тебя, прорывается наружу. И в этот момент ты и она – единое целое. А когда она воплощается в звук, ты, одновременно, испытываешь и радость, и грусть. Ни одно любимое детское развлечение не делало меня таким счастливым… Ради этого я готов был терпеть и музыкальную школу, и эту странную учительницу, которой, судя по всему, неведомы были подобные чувства – её следовало лишь пожалеть, и родительские придирки.
– Ты должен трудиться! – важно заявил мой отец. Тот самый великий труженик, которого мать неделями не могла заставить забить гвоздь или что-нибудь прикрутить. Я и трудился, как мог. По крайней мере, эти мелодии «из головы» с каждым днём удавались мне всё лучше. Однажды мои упражнения совершенно случайно услышал Ангел, который слонялся по двору, дожидаясь, когда я покончу с фортепианной повинностью и смогу выбраться погулять. День выдался жаркий, и окно в комнате, где стоял инструмент, было распахнуто.
– Что это ты играл такое красивое? – взволнованно спросил друг, когда меня наконец-то выпустили на волю.
– Когда? – я впервые видел Ангела таким возбуждённым, и был немного удивлён.
– Вот недавно, после того, как с гаммами покончил.
– А… Это… В общем, моя тайна. Но тебе могу рассказать. Никому не скажешь? – честно говоря, я не собирался ни с кем делиться тем, что со мной происходит, но от него у меня не было секретов.
– Могила.
– Честно?
– Честно-пречестно.