и думаешь: «Черт тебя дери, о чем ты, вообще, соображаешь, и умеешь ли соображать своими куриными мозгами».
– Может, у тебя документ какой имеется? – нерешительно спросил старик за спиной.
– Что-что? – посмотрел Он с изумлением. – Имеется… – и похлопал по боку.
– Понятно, – сказал старик, но не испугался, а добавил неожиданно. – Вот скажи мне, добр человек, какой предел Чандрасекара в вашей гравитационной?
– Ты что, старик, за кого-то другого меня принимаешь? – спросил Он. – Зря это делаешь. Помочь я тебе ничем не могу.
– Верно, принимаю. Вот если бы ответил, то принял бы точно, а так – чего в тебе интересного, разве что вшей жменя?
– Иди проспись, – ответил Он, рассердившись.
Все-таки что-то в старике было от чокнутого – немного позы и фиглярства. Может, ему просто надо было кому-то выговориться.
– Ты мне лучше ответь, зачем стрелял? – спросил Он.
– Страшно было, – неожиданно коротко и ясно пояснил старик, ерзая плечами под бушлатом, – мне ведь показалось, что ты «оттуда», – и потыкал в небо. – Я ихнего брата за версту чую, а тут, видать, ошибся, так что, извини, промашка…
Если бы старик бился в корчах, можно было еще поверить. Черт знает что, решил Он, встретишь какого-нибудь идиота и мучаешься с ним, и ответил:
– Когда кажется, надо креститься.
– А ведь точно, убить тебя не могло, – вдруг осенило старика, – тебя и собачку. Как я не догадался.
– Ну и что? – спросил Он, ничего не понимая.
– В следующий раз буду умнее…
Многозначительность старик казалась смешной, балаганной.
Хитрюля, подумал Он, делает хитрый вид или на самом деле что-то скрывает.
– Следующего раза может и не быть, – заметил Он не так уверенно.
– Точно, может и не быть, – легко согласился старик, словно задумываясь над чем-то.
Что-то в нем было от скомороха или сморчка.
– Не знаю, почему я с тобой вожусь, – сказал Он, намеренно не отзывая пса, – шлепнуть что ли, и дело с концом. Безопаснее будет.
– Так уж и шлепнешь! – возразил старик, все еще обыгрывая что-то внутри себя – разномастность решений, что ли?
– Верно, не шлепну, но намять бока следует. А?
– Ну уж это твое дело.
– Старый козел! – выругался Он.
– Ошибся я, ошибся! Потом уже понял.
Все-таки был он горьким пьяницей, потому что лицо у него напоминало вяленую картошку, и только глаза, сидящие глубоко и цепко, были непонятно собранными, словно отдельно от лица решали свою задачу и совершенно не вязались ни самой ситуацией, ни с разговором, и это настораживало и делало старика неясным и опасным.
– Ладно, черт с тобой, забирай свою берданку, – сказал Он, – некогда мне с тобой возиться.
Можно было уходить туда, где тебя совсем не ждут, где втройне опасно, где можно сложить голову ни за что ни про что – за любопытство, за глупость, за неумение.
– … я ведь знаю, куда ты навострил лыжи, – сказал старик и вытянул из-за пазухи бутылку.
– Пока,