в себе вызванное этим запретом недовольство, каждое утро водила на прогулку вокруг квартала дряхлого бультерьера соседей. Еще одной причиной этих прогулок было то, что Луизу завораживал дом, в котором жил Дерри. Огромный, видный из глубины ее сада и совершенно непохожий на ее собственный или дома ее подруг. Детей в нем не было. Слуга, который впускал Луизу, всегда уходил, чтобы привести Дерри, и ей хватало времени побродить по черно-белым мраморным плиткам холла, заглянуть в открытые двустворчатые двери галереи и в гостиную за ней. Каждое утро в этой комнате она видела беспорядок, как после роскошного приема гостей: пахло египетскими сигаретами вроде тех, которые курила тетя Рейчел, повсюду всегда стояли цветы с крепким ароматом (гиацинты весной, лилии сейчас, гвоздики и розы зимой), валялись пестрые шелковые подушки, и повсюду – десятки бокалов, открытые коробки шоколадных конфет, иногда ломберные столы с колодами карт, блокнотами для записи очков и карандашами, украшенными кисточками. В гостиной царили вечные сумерки, кремовые шелковые шторы были наполовину задернуты. Луизе казалось, что хозяева дома, которых она никогда не видела, скорее всего, баснословно богатые иностранцы и, наверное, декаденты.
Гулять с Дерри, которому, как говорили, уже тринадцать лет, а значит, девяносто один по таблице собачьих возрастов, которую Луиза составила сама, было довольно скучно, поскольку он мог лишь плестись, поминутно останавливаясь у каждого фонарного столба, но Луизе нравилось вести собаку на поводке, по-хозяйски улыбаться прохожим. Пусть думают, что это ее собака. И к тому же она жила надеждой когда-нибудь застать кого-то из хозяев дома или их друзей-декадентов отключившимися в гостиной и хорошенько рассмотреть их. Прогулка была недолгой, потому что ей полагалось упражняться час до завтрака, до восьми сорока пяти, а потом еще принять холодную ванну – папа считал, что это ей полезно. В свои четырнадцать лет Луиза иногда чувствовала себя очень юной и готовой ко всему, а иногда – истомленной годами, изнуренной, когда требовалось сделать то, чего от нее ждали.
Отведя Дерри домой, она встретила молочника. Его пони Пегги она хорошо знала, даже проращивала для нее траву на лоскутке фланели, ведь Пегги никогда не бывала за городом, а всякому, кто читал «Черного Красавчика», известно, как это ужасно для лошади – так и не побывать на воле.
– Славный денек, – заметил мистер Пирс, пока она гладила Пегги по морде.
– Да, не правда ли?
– «Я наблюдал, как солнечный восход…»[2] – пробормотала она, проходя мимо. Когда она выйдет замуж, муж будет восхищаться ею, потому что у нее всегда найдется подходящая цитата из Шекспира на любой случай, каким бы он ни был. С другой стороны, может, она вообще ни за кого не выйдет замуж, потому что Полли говорила, секс – это страшная скучища, а в браке от него никак не отвертишься. Конечно, если Полли ничего не напутала, а с ней такое частенько бывало, и Луиза уже заметила, что «скучищей» она называла