часть армии находилась на очень неблагоприятной позиции, и генерал, командовавший ей, открыто преувеличивал ее недостатки. Тем не менее, на Совете, он не только утверждал, что она очень даже недурна, но даже обещал удержать ее. «Как же так, маршал? – спросил Великий Герцог де Берг.[2] – Что же стало с теми сомнениями, которые вы еще так недавно терзали вас?» «К чему кокетство, если мы собрались для принятия решения? – парировал маршал Ланн. – Мы должны представить все Императору в истинном свете, так, чтобы он мог поступить так, как сочтет целесообразным». «Вы правы, – сказал Наполеон, – те, кто желают моих милостей, не должны меня обманывать».
Но хотя он всегда был готов получить совет от тех, кто был способен дать его, он совершенно не терпел рассуждающих на незнакомые им темы. Однажды Феш решил высказаться об испанской войне. Но успев произнести лишь пару слов, как подведя его к окну, Наполеон спросил: «Вы видите эту звезду?» Разговор происходил в полдень, и кардинал ответил, что не видит никакой звезды. «Прекрасно, – сказал Наполеон, значит я пока единственный, кто ее видит, а стало быть, я продолжу свой путь и не услышу никаких рассуждений о своем поведении».
По возвращении из Русской кампании он с глубоким волнением сожалел о смерти многих погибших в ней храбрецов, а не о казачьих пиках, морозе и голоде. Какой-то придворный, захотевший вставить свое слово, с очень печальным видом промолвил: «Мы понесли огромные потери!» «Да, – подтвердил Наполеон, – мадам Барилли[3] мертва».
Он всегда издевался над глупостью, но никогда не избегал любезности или откровенности.
Однажды мадам Бачиоци привезла в Тюильри своего родственника – мсье д'А ****. Введя его в приемную, она удалилась, и он остался наедине со мной. У этого мсье д'А ****, как и у многих его соотечественников, было очень некрасивое лицо, он не очень нравился мне, но, тем не менее, я доложил о нем Императору, а затем представил его. У этого человека, несомненно, было нечто важное для личной встречи. Кивком головы Наполеон приказал мне вернуться в приемную. Я притворился, что не заметил его, и я остался, потому что я опасался за него. Пропев что-то итальянское, он сказал мне, что им надо остаться наедине. Я вышел, но дверь кабинета оставил приоткрытой.
После того, как мсье д'А **** ушел, Наполеон спросил меня, почему я так неохотно ушел. «Вы же знаете, – ответил я, – что я не страдаю навязчивостью, но должен откровенно признаться, что ваши корсиканцы мне не нравятся». Он потом сам лично рассказывал эту историю, но она очень не понравилась некоторым членам его семьи. Тем не менее, я убежден, что он и сам предпочел бы не слышать моего мнения о его соотечественниках.
Однажды вечером, после битвы при Ваграме, мы играли в двадцать одно. Наполеону очень нравилась эта игра: он постоянно пытался обхитрить своих партнеров и очень радовался, когда у него это получалось. Перед ним на столе лежала куча золота. «Рапп, – сказал он, – разве немцам не нравятся эти маленькие наполеончики?» «Да, Сир, они любят их