как вспугнутая дикая лань, и бросится прочь.
Рита продолжала стоять, где стояла, и хранить молчание, как партизан на допросе. Нет, она слышала маму, осознавала принесённую ею горькую весть, понимала весь масштаб трагедии… но ещё не сообразила, как нужно правильно реагировать. Она впервые столкнулась со смертью близкого человека, и её просто не научили, не подготовили к тому, как следует себя вести.
Мама протянула было руку, чтобы коснуться дочкиного плеча – возможно, притянуть к себе, обнять, заплакать по-человечески… Но Рита не подалась ей навстречу, и лицо её продолжало оставаться неподвижным, словно маска. Рука матери безвольно упала.
– Бабушка не хотела тебя тревожить, говорила, что тебе лучше остаться в лагере и спокойно отбыть смену до конца. Она очень оберегает тебя от волнений… Но я настояла на том, чтобы поехать за тобой. Мы всё-таки семья… Ты должна присутствовать на похоронах.
И вот тут Рита поняла, что её душу до самого донышка наполняет жгучая, чёрная, ядовитая ненависть к матери. Эта эгоистка очень вовремя вспомнила о том, что они, оказывается, семья!.. Святоша, которая годами могла не появляться в родительском доме, наплевав и на стариков, и на собственную дочь!..
Рите было очень жалко дедушку. Она не представляла, как теперь они заживут без него, это было просто за пределами её воображения. Но в то же время она не могла простить матери этой фразы: «Бабушка не хотела тебя тревожить, но я настояла». Да она готова была поклясться, что мать вызвалась поехать в лагерь только потому, что не хотела обременять себя предпохоронной волокитой, взвалив тягость всей этой траурной суеты на бабушку. А ещё… возможно, так думать было эгоистично и мерзко, но мать силой выдернула её из сказки, не дав толком насладиться ею. Рите невыносимо было думать о том, что придётся покинуть лагерь. Здесь она впервые почувствовала себя счастливой и по-настоящему живущей, дышащей полной грудью… А ведь прошла всего-навсего неделя с момента отъезда! И сейчас её так грубо и бесцеремонно возвращают с небес на землю.
Мама отправила её собирать вещи, а сама тем временем переговорила с отрядными вожатыми. Затем они все вместе зашли к начальнику лагеря, чтобы ввести его в курс дела. Рита мрачно сидела в кабинете на краешке кожаного кресла и продолжала угрюмо молчать. Впрочем, никто не лез к ней с расспросами – люди понимали, что у девочки горе. На самом-то деле, Рита не столько горевала, сколько со злостью отмечала, что её красавица-мать по-прежнему умудряется непроизвольно очаровывать всех – от мала до велика. От Полины Кочетковой явно были без ума и вожатый Виталий Романович, моложе её лет на пятнадцать, и даже лысый начальник лагеря, по возрасту, скорее, годившийся ей в отцы, а не в кавалеры.
– Если вам угодно, – любезно предложил начальник, – мы оставим за Ритой её законное место. Девочка может вернуться в лагерь в любой момент, пока не окончится смена.
Мать изобразила кроткую скорбную улыбку.
– Спасибо вам, милый