подкинул батюшка его уж так высоко, что душа в пятки ушла, а хорошо несказанно. Прижал отец головку его к виску своему, а там что-то стучит, бьется, теплое, ласковое… Вот и все. Пять лет минуло – нет как нет. Может, парус ветры разодрали? Разнесли в щепу весла крутые волны, выела соленая вода днище у струга? Может, батюшка давно уж среди мертвых, среди тьмы и сам тьма? Холодно ногам стало. Как льдышки.
«А спою-ка я песенку тьме-тьмущей, может, перестанет меня пугать?» – подумал Баян.
Запел одними губами, без голоса:
– Тьма ты тьма, сама себе князь!
Тьма ты тьма, никем не рожденная.
Ни матушки у тебя, ни батюшки,
Ни брата, ни сестры.
Обними меня, будь мне названой родней. Ведь и я здесь один, без батюшки, без матушки, ни брата у меня, ни сестры. Говорят о тебе, темушка, несусветное. Ночь-то, говорят, темна, лошадь-то, говорят, черна, еду, еду, говорят, да пощупаю, тут ли лошадь-то? И другое говорят о тебе, уважаючи. Махнула-де птица крылом, белый свет покрыла одним пером. То перышко шелковое. Ты погладь меня, а я засну. Твоего покоя ради буду крепко спать. Твоих тайн слухом слухменым мне да не улавливать, глазами глядючими не выглядывать, быстрым умом не выведывать.
Стянул шапку с головы. Осторожно, не качнув бадьи, пропихнул вниз, на ноги надел. Голову воротом прикрыл. Потеплело.
О ребятах вдруг вспомнил. Тоже ведь небось сидели в колодце.
Вспомнил, как у матушки под бочком ласково, вспомнил, как ходили в лес, в кипрей…
А тропинка луговая – вот она! Побежал матушку догонять. Долом, бором, вышел наконец к гари, заросшей кипреем, а уж темно, ночь. Глаз поколи. Тут вспомнил он заветное, сложил ладони, как матушка складывала, снял огонек с цветка. И уж так светло стало – увидел матушку.
– Вот для чего сия тайна! – сказал он Власте, подавая огонь ей в ладонях. – Возьми! Возьми!
– Чего взять-то? – спрашивали жрецы, улыбаясь.
Проснулся, ладони в горсть сложены.
– Вылезай! – сказали ему. – Ишь, ловкий, как в гнезде устроился. Знаешь теперь, какой он, батюшка-страх?
– Не знаю, – признался Баян. – Я просил у тьмы послать мне скорый сон.
Переглянулись жрецы, но ничего не сказали. Привезли в свою рощу, дали суму с зерном.
– Ступай птиц покорми до обеда.
– Так ведь лето, – сказал Баян.
На него посмотрели со строгостью.
Делать нечего, пошел кормить сытых.
Добрел до хрустального озера, сел на берегу, насыпал зерна себе на плечи. Может, сядет какая птичка, другом станет?
Птицы на зерно не позарились, но опять явилась ласка. Глазки блестят, уж такая любопытная.
Смотрит Баян то на ласку, то на драгоценный кристалл на дне озера. Совсем забыл о колодце, о суме с зерном. То об отце подумает, то вспомнит матушку. А потом заслонил все думы старец-гусляр. Загудели в ушах, зазвенели дивные стройные звоны. Так бы и запел, да знать бы о чем.
Прибежал отрок, учивший, как яйцо выловить из блюда. Крикнул, близко не подходя:
– Обедать!
Тотчас и скрылся.
Взял