в его телескоп, поскольку они знали и не глядя: утверждения Галилея о том, что он видит в телескопе, не могут соответствовать их представлениям об устройстве мира (в их реальности второго порядка это была идея геоцентризма). Помните, «если факты не подходят к теории, тем хуже для фактов»?
Для тех, кто знаком с работами Милтона Эриксона, концепция языка предписаний не представляет собой ничего нового, если не считать ее предназначения. Во второй половине своей профессиональной карьеры Эриксон в целях достижения терапевтического изменения все чаще использовал прямые предписания поведения, не вводя пациента в состояние транса. Будучи настоящим мастером по обходу сопротивления, он оставил нам важнейшее правило: «Изучи и используй язык пациента».
Это тоже является радикальным отклонением от классической психотерапии, в которой на начальном этапе лечения большое количество времени посвящается попыткам обучить пациента новому «языку» – системе понятий той школы терапии, к которой относится терапевт. Только когда пациент начнет мыслить в терминах этой эпистемологии, формируя на ее основе представления о самом себе, своих проблемах, своей жизни, – в результате, таким образом, структурированной работы можно будет добиться терапевтических изменений. Что и говорить, подобный процесс может занять много времени. В гипнотерапии имеет место обратное явление; терапевт изучает язык пациента, его конструкцию реальности (как мы сегодня можем это назвать) и затем дает внушение на этом же языке, сводя таким образом сопротивление (и затраченное время) до минимума.
Изучение языка предписаний – за пределами его использования в терапии – мы находим в работах австрийского философа Эрнста Малли. В своей книге Grundgesetze des Sollens (1926) Малли развил теорию желаний и предписаний, которую он назвал «деонтической» логикой. Другой важный вклад в развитие этого предмета можно найти в работе британского философа Джона Л. Остина (Austin J.L., 1962). В своих знаменитых Гарвардских лекциях (1955) он выделил определенную форму коммуникации, которую назвал «перформативным[6] речевым актом» («Performative speech acts») или «перформативным высказыванием» («Performative sentences»). «Термин перформативный может быть использован множеством способов и в различных сочетаниях, так же как и термин императивный. Естественно, термин происходит от глагола perform[7], который обычно сопровождает существительное action: это означает, что произнесение высказывания уже само по себе является выполнением действия, а не только, речью в ее обычном понимании» (стр. 6).
Например, когда я говорю, что он обещает вернуть мне книгу завтра, я описываю (на языке индикатива[8]) действие, речевой акт, осуществленный этим человеком. Но если я говорю «я обещаю вернуть книгу завтра», утверждение «я обещаю» само по себе является обещанием, действием. В терминологии Остина первый пример (описание) определяется как констатация, в то время как второй пример – исполнительный вербальный акт.