на сушилку.
Когда выключила воду, услышала, что дочь завела на своем магнитофоне какую-то отвратительную музыку. Хриплые голоса, непонятно, то ли поют, то ли блюют, примитивный ритм, вместо мелодии черт знает что… Может, из-за этого Аня стала такая черствая и равнодушная? Из-за книг этих низкопробных? Мийка приучил, а родители сидели ушами хлопали. Хотя в Аньке и самой с детства что-то такое было…
Вспомнился давний эпизод. Они вышли на Светлановскую площадь. Ане тогда было лет шесть, одной рукой она крепко держалась за руку матери, а другой прижимала к себе пластмассового кота в сапогах, которого Надежда Георгиевна только что ей купила. От избытка чувств девочка подскакивала на каждом шагу, вертела головой и читала вслух все вывески, в том числе транспаранты, установленные на крышах двух симметричных домов: «Народ и партия едины!» и «Планы партии – планы народа!». Вдруг дочь притихла и задумалась. Надежда Георгиевна не придала этому значения, решив, что Аня общается с котом в сапогах, но минут через десять дочь потянула ее за руку и спросила, является ли народ рабом партии.
Мать остановилась как вкопанная. «Ну если планы партии – планы народа, то он не может ничего сам для себя придумать и должен все делать, что ему говорят?» – сказала Аня задумчиво. Надежда Георгиевна усомнилась, разумно ли было научить своих детей читать в четыре года, и посулила черта людям, которые придумывают столь невнятные лозунги. «Ты же прочитала, что народ и партия едины, – сказала она мягко, – значит, планы народа становятся планами партии». Надежда Георгиевна понадеялась, что разговор окончен, но малышка заявила: «Тогда бы так и написали: планы народа – планы партии! И вообще, тогда зачем разделять, если народ и партия – это одно и то же».
«Господи, шесть лет человеку!» Надежда Георгиевна и сама не знала, радоваться ли, что у нее такая умненькая дочь с критическим складом мышления. Присев перед Аней на корточки и поправив ей бантик, мать сказала, что партия – это лучшая часть народа, самые умные и хорошие люди, поэтому партия является руководящей и направляющей силой советского общества. «Значит, если я не самая умная и не самая хорошая, то я уже не могу сама ничего решать? – спросила Аня грустно. – Вот ты говоришь, что Анжелка лучше меня, так она будет мне указывать, что делать?» Надежда Георгиевна посоветовала дочери работать над собой, становиться лучше, и тогда она окажется в числе тех, кто руководит, но Аню это не вдохновило. «Ну я такая, Анжелка другая. Она послушная, а я зато умею читать, а Витька бегает быстрее всех и делает «солнышко» на турнике. Как понять, кто из нас лучше?» – спросила она. «Ну смотри, – мягко сказала Надежда Георгиевна, чувствуя, что обязана объяснить дочери этот момент, – ты же любишь свою маму и считаешь ее самой лучшей, я надеюсь? И ты понимаешь, что ее надо слушаться, даже если иногда и не хочется, потому что мама заботится о тебе и всей душой желает себе счастья. Так и партия, это все равно что мама». Дочь насупилась, сдвинула бровки, как всегда делала, решая какую-то сложную задачу, и сказала: «Но у меня есть мама, зачем мне еще одна? И потом, я маленькая, а народ-то все взрослые, а