стало – пёком запекло. И то – почитай два дня не спала, травка та дивная всего несколько денечков цветет, не успеешь в такие дни корешками жароцвета запастись, уже потеряют они силу целебную.
– Уезжать тебе, хозяйка, надыть, – на печи показался домовой. – Не дело это, терпеть гадости от энтих… татей окаянных.
Добрый он был у меня, но характерный, баловать любил, а все ж меру знал во многом. Вот и сейчас – видел, что затравили, помочь хотел. А я-то к нему всегда по-человечески относилась – помнила, что кисель ягодный он уважает, ночами не шумела никогда, от забот старика не отвлекала. А работы много было у него – за порядком в доме следить, чтобы мыши не озоровали, чтобы тепло да уютно в избе было, сироте тяжело вести хозяйство самой-то. Похулиганить Кузьма любил иногда, да безобидный был все же – вещи передвинет, ставнями постучит и снова за дело принимается.
– Куда я поеду-то? – Я устало на лавку опустилась, чувствуя, что камень тяжелый на сердце опускается, дышать стало тяжело, говорить ни о чем не хотелось. – Некуда мне уезжать, нигде не ждут…
Гляжу, а мордочка домового, который только что был похож на отца моего – любил он облик старого хозяина принимать, – поплыла, словно бы на свежие краски воды плеснули, и на печке уж сидит седой старичок с лицом волосатым, веник к себе прижал, глазищи стали зеленые, как огоньки болотные, что путников в трясину манят.
– Я знаю, куда тебе уходить! – Жена его, кикимора, из-за печки вылезла. Она была строга да сварлива, что домовой ни сделает, ей все не по нраву – то кастрюли перевернет, то грязи нанесет на лаптях, а все ж любил ее муж, все спускал. И вот стоит Глашка наша, зыркает на меня, руки в боки, юбка колоколом, волосы зеленые торчком. – Слыхивала я про то, что на севере, в глухом лесу одном, таких, как ты, Аленка, волшбе да чародейству учат. Всех берут, в ком силы есть – а светлая иль темная, без разницы, так грят.
Я только скривилась – слыхала и я как-то от одного заезжего купца про то, что в Зачарованном лесу волшебников да ведьм учат, вот только сказывал он еще о том, что злотых немало нужно заплатить за то, чтобы приняли тебя. Да и привечают там боярских отпрысков – мол, в них только кровь чародеев великих и осталась нонче. А такие, как я, деревенские, зачастую несолоно хлебавши возвращаются.
– Куда мне, безродной…
– А туда! – перебила меня Глашка, суховатой ручонкой пыль с лавки смахнув. – У меня там сестры на болоте обретаются, они нам и помогут, коли сами не справимся. Все расскажут да подскажут. Хватит сидеть сиднем, ты вона как для людей стараешься, врачуешь, травы собираешь, а благодарность их какова? Насмешки да страх? Плюнь ты на это все, Аленка, да собирайся в дорогу. Купцы скоро будут ехать обозом, на дорогу нам злотых хватит – из отцовского запаса возьмем.
А домовик мой согласно кивал да бороду свою поглаживал, греясь на утреннем солнышке, что лилось янтарем с синих небес.
– Не дури, Аленка, – мурчал, будто кошак, Кузьма, – бросай ты эту избу, все едино счастья в ней не будет… Бросай да айда искать счастье в большом мире.
Я