в другой раз. – Ансельм ткнул Фридриха пальцем в плечо, довольно-таки больно. – Фридрих, я беру на себя обязательство – затащить тебя на собрание!
И он ушел насвистывая.
Фридрих стиснул кулаки. Неужели Ансельм так и не отстанет? А Элизабет? Он же ясно ей сказал, что не хочет вступать! Придется теперь придумывать, под каким предлогом отказать Ансельму на следующей неделе.
От этих мыслей его отвлекли двое студентов, парень и девушка. Они шли навстречу, в руках у них были музыкальные инструменты. Наверняка возвращаются из консерватории после занятий. Когда они проходили мимо, он услышал, как они обсуждали «ту вещь Бетховена». Что за вещь – симфония или концерт? Хотелось крикнуть: «Я тоже знаю Бетховена!» А он только смотрел им вслед. Если в январе его примут в консерваторию, смогут они подружиться, несмотря на его вид? Или другие студенты будут над ним смеяться? В сотый раз он испытывал одновременно и страх, и отчаянную надежду.
Где же отец? Дожидаясь его, Фридрих вынул из нагрудного кармана гармонику, которую всюду носил с собой, и сыграл отрывок из Девятой симфонии Бетховена – часть четвертую. В сумерках, да еще когда руки прикрывают лицо, он не привлекал к себе внимания. Просто мальчик на улице играет музыку, исполненную радости. Его даже не смущало, когда прохожие оглядывались, потому что они не глазели на пятно, просто улыбались и кивали, словно Фридрих и гармоника говорили им что-то на всем понятном языке.
Наверное, то же самое происходит, и когда выступают другие? Тут важна музыка, а внешность исполнителя не имеет большого значения? Может, если Фридрих станет по-настоящему хорошим музыкантом, люди не будут обращать внимание на его лицо? И судьи в консерватории тоже? А когда-нибудь, может быть, и слушатели на концерте?
Выразительные звуки гармоники словно добавляли в его мысли света – как будто он смотрел на мир через чистое стекло. Надежда разгоралась в нем крохотной искоркой. Когда мелодия закончилась, Фридрих опустил руку с гармоникой. На душе были тишина и покой.
Какой-то человек дал ему монетку. Сказал:
– Необыкновенно! – и пошел себе дальше.
Фридрих засмеялся. Он же не для денег играл!
– Фридрих!
Он обернулся, увидел приближающегося отца, и радость его поблекла. Еще издали было видно, что отец расстроен.
– Прости, я опоздал, – сказал отец, подойдя ближе. – Разговор с доктором Брауном затянулся.
У Фридриха перехватило горло:
– Что он сказал?
Отец глубоко вздохнул:
– Мы долго беседовали. К сожалению, у него связаны руки. В январе он обязан доложить, что записано в твоей медицинской карте. Но окончательное решение принимает не он, а некий Суд по наследственному здоровью населения. Они рассматривают каждый случай отдельно. Доктор Браун говорит, что твое родимое пятно и эпилепсия подпадают под условия, оговоренные в законе.
– Отец… Это значит?..
Отец провел рукой по волосам:
– Я сказал ему о своих опасениях по поводу операции. И о твоем блестящем будущем, если тебя примут в консерваторию. Доктор Браун знает тебя с самого рождения, знает и о твоем