значимым.
Рамон принял вызов. Сначала удвоил их долю на европейском рынке, выкупив «Честейн Груп» – сеть элитных отелей и курортов, затем расширил портфолио частных клубов, превратив их в сеть прибыльных фешенебельных заведений. Да, он не ударил в грязь лицом. Но, по-видимому, для брата – как и для всего совета директоров – гораздо больше имела значение его личная жизнь. Как досадно.
Рамон не доставлял особого наслаждения прессе, впутываясь в скандальные истории, однако и не тратил время, стараясь совсем ускользнуть от внимания камер. Стоит увернуться от одного папарацци – и на его место прибегут еще десять. Уж лучше дать им то, что они хотят. Сверкнуть улыбкой перед объективом, обнимая за талию очередную красотку, и все желтые газетенки с голодными до сплетен читателями будут счастливы. Отказать же им – значит стать жертвой. Они станут преследовать тебя и искать скандал там, где его нет. А еще хуже – там, где и впрямь можно что-то найти. Последнее, что хотел Рамон, – это обнародовать свое прошлое, ошибки юности. Уж лучше поддерживать репутацию казановы, пускать пыль в глаза репортерам, позволяя им видеть тот образ, что создал он сам, – успешного, богатого аристократа, завидного жениха, любящего развлечения так же сильно, как и новые деловые приобретения.
– Так зачем ты созвал экстренное совещание? – спросил он Ксавьера, взяв себя в руки.
Брат повернулся, на лице его застыло мрачное выражение.
– Гектор хочет стать председателем собрания. Рамон прищурился:
– Я думал, вы с отцом эту роль предписывали Санчесу.
Санчес был самым молодым и самым активным членом совета директоров. В прошлом он был успешным руководителем, и Ксавьер убедил совет принять его в попытке влить свежую кровь в кадры компании. Его Рамон искренне уважал, в отличие от остальных членов совета – за исключением Ксавьера и отца, который ранее и был председателем. Гектор же был сущим кошмаром для корпорации – он был двоюродным братом отца и отчаянно стремился к власти, не признавая никого, кто превосходил его по статусу. Эгоист и глупец, он совершенно не годился на руководящий пост.
Рамон недоверчиво покачал головой:
– Да он никогда не получит поддержки совета.
– Он уже ее получил. – Ксавьер снова сел, и было видно, что он вот-вот взорвется от негодования: ноздри его гневно трепетали. – Он все это время работал у меня за спиной, убеждая других, что голосовать за Санчеса – это ошибка.
– Но ведь отец сможет его приструнить?
Брат посмотрел на Рамона.
– Отец уже отошел от дел. Он слишком слаб для таких драм, и ты бы не задавал сейчас этого вопроса, если бы приезжал почаще, – с жестким блеском в глазах произнес он укоряюще.
Рамона словно ударило током. Он, разумеется, знал, что у отца высокое давление, в последние два года участились приступы ангины, но, по-видимому, состояние Витторио усугубилось, и это было новостью. Рамон крепко сжал зубы: он не случайно избегал семейных встреч. Слишком много было невысказанного, постыдного.