пестрыми крыльями. Но солдаты оставались на месте. Топоры мелькали в парящих от жары сумерках жутко-настойчиво и вместе с тем как-то уютно. В ушах генерала, не заглушая топоров и странно совпадая с ними в ритме, предвосхищая явление двигавшихся в сторону свежих могил полковых священников, звучала поднимающимся в небо кадильным дымком «Вечная память»…
Дятел вступает на последних, тончайших струйках воды, едва Иван с Ильей опускают пустые ведра и отступают в сторону. Прошка разворачивает простыню для вытирания. Но генерал-фельдмаршал, заслышав дятла, резко опускает руки по швам и прислушивается. Капли воды падают в почти заполненный таз редко. Фельдмаршал все еще в своих мыслях ступает на пол, и Прошка бросается к хозяину с простыней, но получает неожиданный отпор.
– Да погоди ты! – останавливает Прошку генерал-фельдмаршал, и вслед за ним все присутствующие, включая взявшегося уже было за самовар Мишку, прислушиваются.
– Где он сегодня?
Вопрос звучит как приговор. Слуги замирают в ужасе. Никто не знает – деревьев вокруг что грязи осенью. Но ответить так, значит, похоронить день. Старик съест всех вместе и каждого по отдельности. У Тищенко рука устанет. Да и ему перепадет за ненавидимое «не могу знать». Прошка – на то он и старший – спасает всех очередным враньем:
– Вяз за церковью… старый…
– Какой вяз? Пьяная башка! Какой вяз? Звон ведь! Или не слышишь? По живому бьет. А вяз сух, как трухлявый пень. Год не простоит. Видел его? Или щас выдумал?
– Видел, ваше сиятельство. До Мишки ходил, чай просевал… Ей-ей видел. Могёт, перелетел. Птица…
– Птица… Хм… Смотри, на свету проверю… Птица! Давай простыню, чего встал?
Прошка суетливо оборачивает фельдмаршала простыней. Тот запахивается ей как плащом и идет к изразцовой печке, припадая на ногу. Прикладывает ледяные ладони к огненной плитке и остается так на несколько мгновений, кажется, опять прислушиваясь к непрерывному стуку. Из задумчивости выходит резко, разворачивается одним махом и бросает на ходу:
– Ну, что чай? Где Мишка?
Выходит из спальни в гостиную. Она же столовая. А Мишка уже на входе. Самовар в руках. Растоплен щепками. На первом дымке. Чайный прибор из сероватого с разводами шамота (хозяин фарфор не любит – колкий) с ночи на столе. Чай россыпью и сливки в молочнике выставлены загодя, едва в таз упала первая капля. В кармане сюртука особый случай – шишки разных пород. Знает Мишка: барин любит греть воду сам. От Мишки – лишь огонь первый. Вот и сейчас: едва Мишка выставляет самовар на стол, генерал-фельдмаршал самолично снимает крышку и заглядывает в кувшин. Как надо горит. Мишка свое дело знает. Прошка спокоен. Иван с Ильей с ведрами и тазом как можно тише проходят за его спиной и исчезают в сенях. За ними скрывается и Тищенко. Чай лишних глаз не любит. Потом и Мишка уйдет. И даже Прошка. Таков