переспросить – грех тяжкий, хуже только «не могу знать», тут сразу держи полено в лоб – Прошка наклоняется как можно ближе, почти касаясь верха свесившегося ночного колпака, и слышит:
– Розенберг…
– Андрей Григорьевич? Так он в Смоленске с прошлого года, губернатором, слух такой был…
Генерал-фельдмаршал на середине речи зыркает на Прошку и тот поспешно завершает справку, сомневаясь по ее итогам в достоверности слуха. Благо хоть фамилию расслышал верно.
– Андрей. Да. Он. Только без меня. Солдаты мои. И бьют, как я велел. В глаза не смотрят… Но без меня все. Андрей над ними. Еще Максим Ребиндер, Мансуров Саша, Михайла Милорадович… И все без меня… Баба какая-то в рясе на колокольне латинской. С ней другая, в моих годах, все крестилась по-ихнему… Река в долине. Видна едва. Шум больше. А глянешь вниз – лента в мизинец, не толще… Бой был… Мундиры у тех синие… Как первая линия в них вошла, так будто и не было их… Много побитых… А горы кругом. Как ни глянь… Высокие… Снег на макушках… До слепоты снег. Не наш. Чище. А в долине стон-крик… от побитых… Андрей мне кланялся, как всему конец… Потом спать лег. А баба та крестилась на меня… Испугал я ее чем-то…
– Так где только мы не были, ваше сиятельство, вот и вспоминается…
– Э, шельма, молчи! Там не были… Будем… Тот свет…
– Да что вы, ваше сиятельство, все об одном какой день! Успеем небось туда, куда спешить?..
– Молчи, дурак! Не память это… Не память…
– А читали, что могёт быть…
– Читали? Ты-то куда? С мозгом своим куриным… Аз от буки не отличишь, дубина! Ну все! Давайте воду!
– Готова уж…
– Знаю, готова! Глаза мне на что?
Генерал-фельдмаршал стягивает колпак и не глядя отбрасывает в сторону. Встает почти что сам. Прошкину руку в помощь уже лет пять как принимает, но каждый раз морщится и в конце концов отталкивает. Пока Илья располагает поначалу таз на подвинутом Иваном табурете и наливает в него воду на четверть, у генерал-фельдмаршала утренний горшок – легкий. Тяжелый опосля дневного сна. Журчит генерал-фельдмаршал не без труда, тужась, струя тонкая, стариковская, а ведь когда-то была. Да такая, что только вмятины в посуде не делал. Эх, годы, годы! Отлив, господин трижды крестится на образа в красном углу, склоняется над тазом и с минуту плещет ледяную воду на лицо, растирает его, особенно глаза, хлопает мокрыми ладонями, не щадя себя, по щекам, ушам и затылку. Повторяет всё раз пять, после чего таз ставится на пол и фельдмаршал сбрасывает ночную рубашку. Помощи со стороны Прошки не требуется. Он только подбирает рубашку с пола. Тщедушное, густо покрытое ранами тело уже давно живет в одежде детстких размеров. Все новое шьют по подростковой мерке. Несколько пар обуви да эта рубашка остались со времен зрелости. Еще раны: широкие, грубо заросшие борозды от картечи на ребрах, простреленные рука