пакостно ощущать уже практически одубевшую ткань, надевая её. Знаете, после этих происшествий дядя Саша заметно ободрился. В смысле был применен армейский метод вдохновения на подвиги личного состава. Мы догнали папку и моего друга, потом их обогнали. Затем бегом назад опять отстали и снова обогнали… И таким образом до самого до острова. Леха говорил, что от команды: «Бегом (здесь самоцензура). Бегом я сказал», тоже инстинктивно увеличивал темп. Ну не одному же греться, правда?
Рыбу выбирали без меня, отец показал, где под снегом лежат дрова и бутылка с соляркой. Огромная печка, сделанная из 200 литровой железной бочки, занимала треть свободного пространства. Лежак на двух-трех человек, небольшое застекленное окошко, звенящее от ударов мелких льдинок, поднимаемых поземкой, дверь, неплотно закрывавшая вход, и пол квадратного метра земляного пола, куда можно свесить ноги, сидя на лежаке.
Печь была набита дровами под завязку, солярка била резким запахом. Сначала медленно принялась пропитанная ветошь, за ней огонь пополз по мокрой от тающего снега древесине. Вот занялись мелкие веточки, потом чуть покрупнее, и, наконец, затрещали влажные поленца, загудела труба от тяги.
Печка действительно была огромной для такого объема. Землянка прогрелась за 10 минут, а через 15 уже снимал с себя ещё влажную одежду и развешивал на многочисленные гвозди, вбитые в потемневшие осиновые бревна – стены.
Укутавшись в старое ватное одеяло, лежа наблюдал за огнем. Как тот задорно и быстро с веселым треском пожирал дрова. Слушал, как жизнерадостно с запалом, набирая обороты, гудела свою мелодию труба. Как бесновалась во вне, там, за дверью вьюга. Как она скреблась своими коготками – льдинками по оконному стеклу, выла, пробиваясь в щели, метала снежные комья, закручивала вихри, пытаясь морозным дыханием вернуть свою абсолютную власть. Но куда ей… Стенки бочки и труба покраснели.
Вдруг, все исчезло, и ты уже не в землянке, а летом, на песчаном берегу, с друзьями. Плещешься, брызгаешься, смеёшься. Потом опять жар раскаленной печи, вой вьюги, нежный звон стекла. Что за состояние? То провалишься, то опять возвратишься. Нега? Дрема? Упоение? Это как в детстве. В книжке, где на стихотворение: Светлячок зажег фонарик почитать что-то там в рифму букварик, была нарисована чудная картинка. Представляйте, если не видели. Темно. Цветок с закрытыми лепестками – домик светлячка. Маленький фонарик, такой, знаете, как в фильмах про 18—19 век: четырехгранный с огоньком внутри. Вот у светлячка такой же. Через небольшое оконце видно, как уютно он устроился в своем домике почитать. Крошечный столик, кроватка и покой… Тайком от родителей я пытался воссоздать ту атмосферу, которую так удачно получилось передать художнику. Прятал под подушку фонарь, и когда, пожелав спокойной ночи, мамка закрывала дверь, включал его, устроив норку из теплого одеяла. И смотрел. Просто смотрел. И чем дольше смотришь, тем отчетливей осознаешь, что