Мальчик всё меньше…
Тиран замялся, подыскивая слово.
– Занимается йогой, – подсказал Гюнтер. – Раньше он на любую попытку контакта отвечал изменением позы. Асаны, как говорят брамайны. Сейчас он отвечает эмоциями.
– Жестами, – уточнил Тиран. – Мимикой.
– Эмоциями. Это вы видите жесты и мимику. А я чувствую эмоции Натху – и отмечаю: реакция соответствует раздражителю, а жесты и мимика соответствуют чувственному содержанию. Он, я бы сказал, очеловечивается.
– Как говорят брамайны, – задумчиво повторил Тиран. – Почему Натху не говорит? Ему семь лет… Хорошо, ему четыре года. По физическому развитию – четыре. По умственному… Тут мы теряемся в догадках. Но хотя бы самое простое: мама, папа, дай…
– Две тысячи. В четыре года у ребенка должно быть две тысячи слов в активном лексиконе. На момент инициации он наверняка говорил. Или нет? Вы от меня что-то скрываете?
Тиран пожал плечами:
– Мы не знаем. Скорее всего, говорил. А сейчас молчит.
– Полагаю, он не видит необходимости в устной речи. Слова – модели, а мальчик оперирует исходными образами. Модель всегда ущербна по отношению…
Гюнтер осекся. Вступив на скользкую дорожку, он чуть не выболтал Тирану секрет, который собирался держать про запас. Но да, дело обстояло именно так: после первого ментального контакта с отцом, сняв энграмму шадруванской «путанки», Натху все больше реагировал на раздражители по-человечески. Гюнтер даже пугался, узнавая в поведении Натху свои собственные реакции – в большей, в гораздо большей степени, чем это бывает при сходстве отца и сына. Снял энграмму? Случалось, Гюнтер думал о сыне, как о флуктуации: съел энграмму. Съел, переварил, извлек полезные вещества, извергнул отходы. Теперь отцовская энграмма, матрица нарушений, вызванных «путанкой» – часть Натху. И обычная, природная, естественная связь причин и следствий, раздражителей и реакций – тоже часть Натху. И та, которую он приобрел, летая со стаей флуктуаций – тоже его часть. Естественную связь он принял как рабочую матрицу в отношениях с отцом и нянечками, что демонстрирует ежедневно. Но это не мешало ребенку в любой момент, при необходимости или по желанию, переключаться на иную схему: путаную шадруванскую, флуктуативную, йогинскую. Ключевой в этом безумном калейдоскопе Гюнтер считал «путанку» – именно шадруванский раздрай, помноженный на зачатие Натху, привел к тому, что мальчик потянулся к отцу. Свой, подсказала энграмма «путанки». Свой, такой же, как я, похожий, родственная душа…
Человеческие эмоции – пища флуктуаций. И даже не пища, а деликатес, изысканное блюдо на десерт. Гюнтер был для Натху натуральным банкетом. Находясь в малом теле, Натху не мог «высосать» отца, причинить ему вред, как делали флуктуации, нападая на корабли – в плотском облике Гюнтер был неизмеримо сильнее мальчика. В такой ситуации «свой», «похожий» автоматически трансформировалось в «вожак», «лидер». Желая угодить отцу, Натху старался увеличить сходство со